Борис Костелянец - Драма и действие. Лекции по теории драмы

Вот тут-то Паратов высказывает в ответ некую продуманную сентенцию. Ее содержание шире, чем он сам предполагает: «В любви равенства нет, это уж не мной заведено. В любви приходится иногда и плакать». Себя, разумеется, Паратов исключает из числа тех, что могут «иногда и плакать», ибо, как сказала Огудалова, он «молодец мужчина».

Паратов — разновидность одного из интересовавших русскую литературу человеческих типов. Критик Ап. Григорьев в конце 50-х — начале 60-х годов называл его в своих статьях «хищным» или «страстным», в отличие от «смирного», воплощенного Пушкиным в Иване Петровиче Белкине или Лермонтовым в Максиме Максимыче. Симпатизируя типу «смирному», выступая против напускного демонизма, фальшивой страстности героев А. Марлинского или лермонтовского Грушницкого, Григорьев, однако, считал, что тип «блестящий действительно », «страстный действительно », «хищный действительно » —вроде Печорина — имеет в природе и истории свое «оправдание», ибо вносит в жизнь нужное ей тревожное начало.

В молодости Островский и Григорьев были очень близки друг другу, они входили в один литературно-художественный кружок и тесно общались; Григорьев был восторженным почитателем творчества Островского. Можно предположить, что образом Паратова (начиная с присвоенной ему драматургом фамилии, значение которой нам уже известно) Островский творчески полемизирует со своим покойным другом. Во что теперь превратился «хищный» тип, осталось ли в нем хоть что-нибудь от истинной страстности, от той широты натуры и той стихийности, которые хотел бы в нем найти Григорьев и которыми он в свое время этот тип оправдывал?

Паратов, каким он был годом ранее или, точнее, каким он существует в воспоминаниях и рассказах Ларисы, еще обладает многими привлекательными чертами «хищного» типа. Вновь явившегося в Бряхимов Паратова Островский подвергает суровому испытанию на подлинную страстность, на подлинную безоглядность и истинную широту души.

Когда Лариса, сделав свои признания, опомнившись, просит: «Сергей Сергеич, я сказала вам то, чего не должна была говорить; я надеюсь, что вы не употребите во зло моей откровенности», — Паратов на это реагирует с благородным возмущением: «Помилуйте, за кого же вы меня принимаете! Если женщина свободна, ну, тогда другой разговор… Я, Лариса Дмитриевна, человек с правилами, брак для меня дело священное. Я этого вольнодумства терпеть не могу». Заявление вполне успокоительное.

Однако Паратов стал обладателем чужой тайны, которую можно употребить во зло. Как-то он распорядится тем, что узнал? Сдержит ли он свое слово? Ведь нам он уже показал свою способность к полуправде. Не заведет ли она этого себялюбца на путь зла? Окончание диалога уже внушает нам на этот счет серьезные опасения.

«Паратов. Позвольте узнать: ваш будущий супруг, конечно, обладает многими достоинствами?

Лариса. Нет, одним только.

Паратов. Немного.

Лариса. Зато дорогим.

Паратов. А именно?

Лариса. Он любит меня.

Паратов. Действительно дорогим; это для домашнего обихода очень хорошо».

Так завязывается новый узел в отношениях между Ларисой и Паратовым: тот стал обладателем нескольких тайн, на что вовсе не рассчитывал, отправляясь в дом Огудаловых. Теперь он знает не только то, что Лариса любит его по-прежнему, но и то, что Лариса ценит в Карандышеве его способность любить. Вот это Паратов пытается тут же дискредитировать, принизить, обесценить, хотя еще несколькими минутами ранее всячески добивался от Ларисы признания в любви. Дорогое для Ларисы достоинство Карандышева Паратов иронически и безапелляционно объявляет пригодным всего лишь «для домашнего обихода».

Паратов — «широкий», «страстный», «хищный» тип, оказавшись в трудном положении, легко и победно вышел из него. Он как будто не только не уронил себя, но и нанес болезненный удар счастливому сопернику, которого и в глаза еще не видел. Как, однако, он далее будет выходить из испытаний, перед которыми его ставит ситуация, им же самим созданная? Что в нем победит: уважение к «правилам», отношение к браку как «делу священному» или самолюбивое нежелание примириться с поражением, которое он уже попытался было красиво выдать за «уступку обстоятельствам», от него не зависящим?

Когда сразу же после этой сцены Паратов встречается с Карандышевым, он, явно прибедняясь, рекомендует себя Юлию Капитонычу человеком «с большими усами и малыми способностями». Тот гласно ни за что не признает в себе недостаток способностей. Сергей Сергеич же делает это непринужденно, ибо предполагается, что реально он человек с большими дарованиями. Таким ведь его воспринимает и Лариса, имея в виду, разумеется, не способность к коммерции, а высокое дарование чувствовать жизнь во всей ее глубине и полноте, жить страстно, самозабвенно.

Когда ранее, стоя у окна, Карандышев увидел подъезжавшего к дому Паратова, он весьма проницательно заметил: «Четыре иноходца в ряд и цыган на козлах с кучером. Какую пыль в глаза пускает! Оно, конечно, никому вреда нет, пусть тешится; а в сущности-то и гнусно, и глупо».

Слова «пусть тешится» оказались вещими. Правда, однако, в том, что «пусканием пыли в глаза» самолюбиво занимаются они оба — каждый в меру своих сил. И в том правда, что каждому их них надобно «потешиться», но Паратов, разумеется, делает это более умело, изощренно и, как окажется, более жестоко, чем Карандышев.

Паратов умеет «тешить себя» по-разному. Ведь только что в сцене с Ларисой он уже потешил себя, выпытав признание в любви и ответив на него ссылкой на обстоятельства.

Теперь ему трудно не потешиться над человеком, которому он «уступает» Ларису. Оснований и поводов для этого предостаточно. Паратов затевает ссору. Коса находит на камень. И только ради Огудаловой, готовой «на колени броситься» перед Паратовым, тот сбавляет гнев: «Благодарите Хариту Игнатьевну. Я вас прощаю. Только, мой родной, разбирайте людей!»

Примечательны тут и «я вас прощаю» (эти же слова будет говорить Карандышев Ларисе в четвертом действии), и «разбирайте людей». Паратов — человек особого разбора: из тех, кому дано гневаться и миловать. Но за всей его амбициозностью начинаешь ощущать чувство, которое может быть названо потребностью вымещения. На ком-нибудь ему надо вымещать горечь своих неудач и поражений. Сначала он «отделывает» Карандышева в гневе — отчасти напускном, искусственно подогретом. Потом, знакомя с Робинзоном, которого Юлий Капитоныч искренне принимает за лорда, ставит Карандышева в положение шута.

Паратову, дабы убедить и себя и других в том, что он человек особого разбора, мало лишь «потешиться», ему надобно над кем-нибудь поглумиться, кого-нибудь потоптать. Войдя во вкус, он уже не может удовлетвориться только что имевшим место глумлением и замышляет какое-то новое. Но, как это часто бывает в драме, где поступки заводят человека гораздо далее первоначальных намерений, объектом паратовского топтания станет не только Юлий Капитоныч.