Михаил Казиник - Тайны гениев

Во-вторых, мистическое ощущение бездонности и многосоставности.

Я, которое – ВЕСЬ.

В-третьих, поэту приходит в голову страшная мысль, что, возможно, смерть – это окончательно, и ничего другого ТАМ не будет. То есть смерть ВСЕГО – это смерть и души и тела.

В-четвертых, Пушкин осознает, что он ВЕСЬ – это так много, бесконечно много, и с ним умрут ненаписанные стихи, невероятные мысли, безмерные чувства.

В-пятых, скоро Пушкин напишет еще одно стихотворение, где он полемизирует с самим собой:

Но в этом четверостишии, ставшем хрестоматийным, есть один подвох, о котором, разумеется, не упоминает ни одна хрестоматия.

Пушкин утверждает, что он не умрет ВЕСЬ только до тех пор, пока на земле существует хоть один поэт.

И не лишь бы какой поэт, а именно “пиит”.

Пушкин не случайно использует здесь архаическую форму слова “поэт”. Здесь опять тонкость.

Не просто поэт должен остаться жить “в подлунном мире”, но поэт-хранитель, охранитель или, выражаясь языком Пастернака, “вечности заложник”.

Еще один пример:

Роман Ф.М. Достоевского “Преступление и наказание” внешне выглядит как детектив, ведь речь в нем идет об убийстве человека и о расследовании этого убийства. На самом же деле перед нами – одно из величественных творений человеческого Духа. Поскольку в первых же главах нам называют имя убийцы, традиционный жанр детектива отменяется. Ибо смысл подлинного детектива – держать нас в неведении о том, КТО УБИЛ, до самого конца произведения и этим подогревать наше чисто человеческое любопытство. Сообщив же имя убийцы в самом начале книги, Достоевский резко уменьшил количество читателей своего “детектива”.

Вопрос же в романе Достоевского не “КТО УБИЛ?”, а “ПОЧЕМУ?”.

Только после прочтения романа глубокий читатель поймет, что роман сей не об убийстве человека, но о принципах, путях и возможностях уничтожения ВСЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА.

И что роман написан не о прошлом убийстве, но об убийстве будущего. Что эта книга не о том, как плохо быть убийцей, но о самоубийственной философии планетарного масштаба, о возможных путях Цивилизации.

На самом деле перед нами не роман даже, а продолжение Священного Писания на новом этапе существования человечества. Предупреждение о возможных страшных завихрениях и последствиях перехода человечества из Гармонии в Хаос. Столь равнодушное отношение автора к интригующему сюжету в подлинном произведении литературы – не редкость.

Вернемся к шекспировской трагедии “Ромео и Джульетта”, где Шекспир в первых же строках рассказывает о двух юных героях, которые полюбят друг друга и погибнут. Остается только позавидовать уровню посетителей шекспировского театра “Глобус” времен самого Шекспира, если великий англичанин не боялся уже в первых строчках пересказать все содержание пьесы. Значит, в шекспировские времена, в отличие от нынешних голливудских, зрители следили не столько за сюжетом (кто убъет, кто выживет и кто не выживет и т. д.), сколько за самим процессом развития трагедии. И прежде всего развития мысли.

Для чего я поднял здесь вопросы о Достоевском и Пушкине, Шекспире и Ницше, князе Трубецком и Бетховене? Моя задача – показать: все, о чем мы говорили в этой главе, – стремление развенчать отношение к культуре как заполнению свободного времени, фактору досуга. На самом деле культура – определяющий вектор нашей жизни, показатель подлинных ценностей человеческого существования. Образно говоря, чтение тысяч и тысяч детективов – это фактор досуга. Чтение же романа Достоевского “Преступление и наказание” – это попытка познать смысл жизни.

Пребывание на дискотеке – это заполнение свободного времени. Слушание же музыки Баха – общение с Вечностью, с Вселенной, которая ни много ни мало – наша Колыбель. А познание смысла жизни или общение со своими космическими корнями уж никак не может быть сведено к понятию свободного времени, ибо это ни что иное, как:

ОСНОВНОЕ ВРЕМЯ ЖИЗНИ,

ЕЕ СОДЕРЖАНИЕ,

ВРЕМЯ НАПРЯЖЕННОЙ ДУХОВНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

ИЛИ ДУХОВНАЯ КУЛЬТУРА ОБЩЕСТВА.

Отсюда трагедия любых, даже самых благополучных с точки зрения жизненного уровня, стран, превративших культуру в досуг, уничтоживших ее (культуры) космичность, ее глобальность и этим низведших человека в ранг налогоплательщика, потребителя товаров и услуг, строго ограниченных во времени и пространстве.

В нашей же стране в отношении к великой культуре есть одна особенность: те, кто находятся в ее поле действия, воспринимают культуру как величайшую идею, у нас по-прежнему можно встретить людей, ради которых Штейнер призывал к пути на Восток. Правда, количество таких людей катастрофически уменьшается по причинам, которые мы затронем в следующей части книги. И если не остановить этот процесс, то России останется думать лишь о великом прошлом культуры.

Со временем память обрастет легендами, мифологизируется. И миру останется только миф. Или мифы.

Такие же, как после античных цивилизаций.

Но конечно же, не случайно в античных гимназиях в числе всего только четырех предметов квадривиума были музыка и математика. И это уже не миф, ибо речь тогда впервые пошла о гармонически развитой личности. И не случайно остальные два – геометрия и риторика. О том, почему на заре цивилизации, да и во многих последующих социумах именно эти четыре предмета стали обязательными, нужно писать отдельную и очень серьезную книгу.

Но даже сегодня, когда количество предметов необычайно велико стоит задуматься о необходимости вспомнить об опыте великих цивилизаций прошлого, и немедленно обратить внимание на эти четыре предмета.

Я же посвящаю этому вопросу одну главу.

Называется она:

Кто же?

Думаете, Сократ?

Или Платон?

Быть может, Аристотель

или Спиноза?

Кант?

Гегель?

О-о-о, как они велики!

Каждый из них – целая Вселенная, полная мыслей-звезд.

Но после знакомства с философией Николая Кузанского именно ему безоговорочно отдаю предпочтение перед всеми мыслителями всех времен.

Ибо его концепция мироздания – не только самая современная, но выглядит еще и концепцией мышления человечества будущего.

Его книги вызывают у меня ассоциации с музыкой Баха. Та же глубина и та же устремленность на много тысячелетий вперед, к человеку Нового Ренессанса. То есть к человеку, у которого научное и творческое мышление находятся на равных уровнях. Основная идея мышления Кузанского (1401–1461) в том, что Вселенная познается одновременно строжайшей математической логикой и мистическим незнанием. Даже само название его главной книги “О разумном незнании” (иногда переводится “Об ученом незнании”) уже воспринимается как поэзия. Кузанец (это его латинское имя) был теологом (одним из влиятельнейших епископов Римской католической церкви), математиком, философом и, безусловно, человеком искусства Возрождения. Все сферы его деятельности очень хорошо ощущаются, когда читаешь его книгу. Он искал: