Людмила Сараскина - Бесы: Роман-предупреждение

459

стремилась воспитать новая пропаганда. Мировоззрение Федь ки Каторжного, соблазненного миражем власти. Исступленный фанатик чрезвычайных мер в классовой борьбе с односельчанами, заведующий райзо Егор Чубуков тоже из тех, у кого не дрогнет ни рука, ни сердце, кто не остановится перед кровопролитием: «Вот этой рукой смогу запалить с обоих концов любое село, сжечь все до последнего овина… если это понадобится для искоренения всех отростков частной собственности в пользу мирового пролетариата». Го товность к насилию по команде становится главным оружием, идеологическим партмаксимумом. Разбитные, разухабистые Фешка с Анюткой, по прозвищу Сороки, изрядно выпивающие и погуливающие бабы, во имя «всеобщей борьбы» идут грабить крестьян своей деревни, или, иначе, — «набивать руку на классовом враге». Обставить произ вол круговой порукой соучастия, втянув в насилие как можно больше сообщников, — универсальное средство против колеба ний совести. Средство очень давно известное и слишком хоро шо испробованное — классическое. Однако эксперимент в действии до предела ужесточил правила игры. Кречеву, председателю Тихановского сельсо вета, говорят на бюро однозначно: «Не хочешь других са жать — сам в тюрьму садись!» И Кречев, вовсе не злой и не фанатичный боец войны с народом, в которую он силою обстоятельств оказался втя нутым, заглушая тоску и совесть, предельно точно формули рует принципы действующего механизма круговой поруки: «Со вет, что твоя машина молотильная, завели ее — и стой возле барабана да поталкивай в него снопы. Остановишься или зазеваешься — он ревет: дава-ай! И остановить его тебе не да но. Схвати его рукой — оторвет руку. А завела его другая сила, тебе не подвластная. Над ней другие погонщики стоят, а тех в свою очередь подгоняют. Вот оно дело-то какое, вкруговую запущено. И уйти от него никак нельзя. Ежели не хочешь лишиться куска хлеба. Я ж партийный». Однако, идя вслед за деревенским людом по кругам тихановской власти и обращаясь к погонщикам все более ответственного масштаба, обнаруживаешь, как хитроумно умеют они устраняться от своей ответственности. В сущности, им даже не нужно кивать на вышестоящую инстанцию — достаточно сослаться на передовую теорию. Есть такое по нятие, объясняет самый высокий начальник района Поспелов, как историческая целесообразность, или классовая обречен ность. И если то или иное семейство принадлежит к чуж-

460

дому классу, оно вместе со своим классом обречено. Жалость к нему неуместна. Чтобы расчистить эту жизнь для новых, более современных форм, нужно оперировать целыми клас сами — личности тут не в счет. «Передовая теория», стержень которой — все те же сто миллионов голов, идеально обосновывала практику экспери мента, а результаты эксперимента идеально подтверждали правильность теории. Для того чтобы в ситуации «чертовой карусели» идти в голове событий, тех самых, которые одер живают верх, требовалась особая сноровка, особое усердие и особая жестокость — как для теоретиков-идеологов, так и для практиков. Наум Ашихмин, агитпроповец и последо ватель «новой психологии», в целях расчистки путей про гресса от препятствий старого мира готов на любые реши тельные и беспощадные действия. Удивительно, однако, как удобно совпадают санитарные цели с задачами сугубо лич ного свойства — во что бы то ни стало продвинуться в аппарат, наверх, к власти. Карьеристы «великого перелома», честолюб цы раскулачивания, старатели сплошной коллективизации — их амбиции, цели и средства, их успехи и неудачи рассмот рены в романе Можаева под сильнейшим художественным микроскопом. «Какая теперь взята линия главного направления?.. На о-бо-стрение! Значит, наша задача — обострять, и ника ких гвоздей… Пока держится такая линия, надо успевать проявить себя на обострении. Иначе отваливай в сторону» — в этих словах Сенечки Зенина заключалось все мировоззрение партийного карьериста, селекционно выведен ного эпохой «великого перелома». Равно как и в убеждении Возвышаева, понявшего, что вся его сила и вся его власть в продвижении, в безупречной службе. «Великий эксперимент» рождал страшную зависимость, хорошо осознанную Возвы- шаевым. «Чем суровее он будет в деле, тем устойчивее его положение. Больше ему рассчитывать не на что». Карь ера, зависящая от усердия в уничтожении людей как класса, со всеми вытекающими последствиями для этих людей, — такая карьера требовала совершенно специфической челове ческой породы. Тип Возвышаева, несмотря на ничтожность личности, интеллектуальное убожество и культурную мизерность, — это тип карьериста с огромным замахом и зверским аппе титом. В течение четырех месяцев перелома он постигает суть «текущего момента» до самых его таинственных глу бин. Он проявляет усердие вовсе не тупой старательностью;

461

он умеет прочитать бумагу и понять установку творчески — с особым корыстным иезуитством. Задача, поставленная по литикой ликвидации, стимулирует развитие инициативы и изобретательности в способах и методах. Здесь Возвышаев не знает себе равных: до самого своего виртуозного метода он дошел путем логических размышлений: «Неужто мы будем ждать мужицкого всеобщего согласия на поворот лицом к сплошной коллективизации? Да какой же политик ждет всеоб щего согласия, когда задумал прочертить линию главного направления? Пока он будет ждать всеобщего согласия, он и сам состарится, и народ обленится до безобразия. Всеоб щего согласия не ждут, его просто устраивают для пользы дела». Знаменитый тезис Шигалева — Верховенского «Надо ус троиться послушанию» Возвышаев воплощает в практику, давая сто очков вперед всем своим предшественникам. Уто пия, проводимая в действие столь способным учеником, и впрямь выглядит дерзновенно. «В теории есть доказательство от противного, то есть вовсе не обязательно заставить всех кричать: «Мы за колхоз». Вполне достаточно, чтобы никто не говорил: «Мы против колхозов». А если кто скажет, взять на заметку как контру» — это и был способ устроения всеобщего согласия, изобретен ный Возвышаевым. На собрании мужиков Гордеевского узла вопрос, поставленный на голосование, прозвучал убийственно просто: «Кто против директив правительства, то есть против колхоза, прошу поднять руки!» Здесь — апофеоз Возвышаева, торжество насилия, победа произвола; здесь достигнута та вершина, к которой — по логике эксперимента — и должен стремиться исполнитель. «Всех предупреждаю — жаловаться некуда. Выше нас власти нет». Полнота власти, обеспеченная на месте, — сокровенная и принципиальная мечта исполни теля, знающего, что другие места, выше и рядом, — за хвачены. Заманчивая перспектива продвижения наверх хотя и желанна, но смертельно опасна, эту опасность Возвышаев чует нутром опытного карьериста. Верноподданнический сон о докладе самому Сталину пророчит беду: «Вдруг раскры ваются кремлевские ворота, и оттуда вылетает табун разъярен ных лошадей, и все бросаются на него, Возвышаева. Он было хотел увернуться от них, в будку к часовому про шмыгнуть, но часовой схватил его за плечи и давай толкать под лошадей». Инициатива наказуема — этот лозунг бюрократической системы действительно сыграл с Возвышаевым злую шутку. Пресловутая директива о головокружении, не затронув сути