Лидия Ивченко - Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года

В те героические времена среди русских офицеров необыкновенная судьба Наполеона, «горделивого властелина Европы», нередко становилась предметом обсуждений, заканчивавшихся подчас неожиданными сравнениями, как видно из рассказа M. М. Петрова о посещении русскими офицерами резиденции Наполеона в Сен-Клу: «Один из бывших с нами адъютантов наших, немец Клуген, изумленный невообразимым богатством этой половины дворца, идя за нами, повторял шепотом товарищу своему, Татищеву: "Ах, поше мой! Ну шево он ещо катил?" Я, подслушав это, спросил его: "Что, Клуген, если бы у тебя этакой домишко был, ты бы, как видно, не пошел в Москву?" — "Шорт бы мини понос оттуда дуда". — "Лжешь — и ты бы пошел, я твое честолюбие видел <���…>"» {34} .

Приведем еще один исторический анекдот, показывающий, как в «эпоху великих потрясений» военные люди, шутя, проводили нешуточные параллели между своими «личными обстоятельствами» и большой политикой. «<���…> Граф Петр Корнилиевич Сухтелен, инженер-генерал, пользовавшийся особенной милостью Императора Александра, почел себя оскорбленным поступком с ним одного из самых приближенных лиц к Государю, и пожаловался Его Величеству. Государь выслушал милостиво графа Сухтелена, но, не желая выводить дело наружу, сказал ласково: "Брось это, Сухтелен!"

— Но чем это кончится, Государь? — возразил граф.

— Посердишься и — забудешь, — отвечал Государь шутя, и тем дело кончилось.

<���…> В одно из собраний Государь, смотря на карту Европы и указывая на нашу старую границу со Швецией, обратился к графу Петру Корнилиевичу Сухтелену и сказал: "Где бы ты думал выгоднее было для обоих государств назначить границу?" Граф Сухтелен, не говоря ни слова, взял со стола карандаш и провел черту от Торнео к Северному океану

— Что ты это? Это уже слишком много! <���…> Мой свояк, шведский король, рассердится, — сказал Государь, шутя.

— Посердится и забудет, — отвечал Сухтелен, повторив при этом случае ответ Государя на жалобу его <���…>. Государь погрозил пальцем графу Сухтелену» {35} .

По воспоминаниям современников, император Александр I был также расположен к шуткам: «Александр умел быть колким и учтивым. На маневрах он раз послал с приказанием князя <���П. П.> Лопухина, который был столько же глуп, как красив; вернувшись, он все переврал, а государь сказал: "И я дурак, что вас послал"» {36} . Впрочем, пресловутая страсть государя к маневрам и парадам также служила поводом для острот. Военные не упускали случая противопоставить настоящую войну «науке складывания плаща». Одна из таких острот попала в письмо посланника Ж. де Местра: «Как-то один человек сказал мне: "Разве возможно, чтобы Российский Император хотел быть капралом?" Я же с небрежностью ответил ему: "У всякого свой вкус, у него именно такой, он с ним и умрет"; на сие мне было сказано: "Скажите лучше, сударь, он от него умрет"» {37} . Собеседник довольно бесцеремонно намекнул де Местру на насильственную смерть отца Александра I, императора Павла I, изводившего своих подданных страстью к парадной стороне войны. Однако ради исторической справедливости следует признать, что в те годы боевые генералы русской армии, как правило, удачно совмещали навыки опытных «фрунтовиков» с подвигами на поле чести. Так, П. П. Коновницын, полагавший, «что изменит долгу своему, ежели не будет находиться в цепи стрелков при первом ружейном выстреле» {38} , с равным восторгом относился и к «парадной» стороне военного ремесла, что отразилось в однажды сочиненном им полушутливо-полусерьезном четверостишии:

Пожалуй, самым мрачным (особенно с современной точки зрения) являлся юмор, связанный с таким явлением на войне, как мародерство, склонность к которому проявляли не только воины неприятельской армии. Вновь обратимся к запискам «кавалерист-девицы», имевшей дар не только подмечать выразительные «жанровые» сцены военной жизни, но и с юмором о них рассказывать: «Сегодня в полночь, возвращаясь из штаба и проезжая мимо полей, засеянных овсом, увидела я что-то белое, ворочающееся между колосьями; я направила туда свою лошадь, спрашивая "кто тут?". При этом вопросе белый предмет выпрямился и отвечал громко: "Я, ваше благородие! улан четвертого взвода". — "Что ж ты тут делаешь?" — "Стараюсь, ваше благородие!.." Я приказала ему идти на квартиру и более уж никогда не стараться… Забавный способ избрали эти головорезы откармливать своих лошадей! Заберутся с торбами в овес и обдергивают его всю ночь; это по их называется — стараться » {40} . Дело не всегда ограничивалось «стараниями» только в чужих посевах. Так, H. Е. Митаревский вспомнил «забавный» случай, относящийся к кампании 1812 года: «Когда отступали от Смоленска, то по дороге в поле было много гороху; он тогда поспевал и солдаты, завидев, бросались рвать его. Однажды, когда солдаты бросились рвать горох, случившийся тут хозяин-мужичок приглашал их и приговаривал: "Рвите, батюшки, кушайте на здоровье!.." Некоторые из солдат отвечали ему: "Спасибо, добрый человек. Когда б не позволил, то мы не посмели бы и тронуть!" — а другие смеялись» {41} .

А. И. Михайловским-Данилевским описан еще более впечатляющий эпизод военных забав: «На другой день рано поутру я встретился с генералом Коновницыным, и мы поехали вместе в Бриеннский замок, который предан был на разграбление. Открыли заваленный погреб, в котором лежало несколько тысяч бутылок вина и множество ящиков шампанского. Это обстоятельство, разгорячившее еще более победителей, послужило к довершению погибели злополучного замка. Между прочим мы нашли отборнейшую библиотеку и кабинет по части естественной истории, на потолке которого повешен был крокодил. Кому-то пришла странная мысль перерубить веревки, на которых он был прикреплен, и огромный африканский зверь с ужасным треском обрушился на шкафы и комоды, в которых за стеклом сохранялись раковины, ископаемые и разные животные. Хохот, сопровождавший сие падение, сокрушившее собою собрание редкостей, требовавшее многих лет и больших издержек, был истинно каннибальский, но явления сего рода неразлучны с войною» {42} .

Наконец, нельзя умолчать о склонности военных того времени к такому, по нашим понятиям, малопочтенному роду веселья, как шутовство и розыгрыши. Благодаря образному рассказу А. А. Щербинина, служившего при штабе М. И. Кутузова, мы как будто переносимся в 1812 год, где становимся свидетелями невинных, по тем понятиям, развлечений в Главной квартире фельдмаршала: «В это время явились к Кутузову депутаты от дворянства Харьковской и Полтавской губерний, предлагавших в распоряжение главнокомандующего общее вооружение. Кутузов благодарил их за усердие, но предложение отклонил, отозвавшись, что до такой крайности дела еще не дошли (выделено мной. — Л. И. ). Являлись некоторые и частные лица, предлагавшие услуги свои в виде волонтеров. Оригиналы эти были все весьма преклонных лет <���…>. Между ними особенно отличался некто Яков Иванович из Воронежа — высокого роста, бледный, с черными глазами и беспокойным взглядом. Одетый в черный гусарский чекмень, он в деле под Малоярославцем, где могла действовать только пехота, явился перед линиею кирасиров, разумеется вне выстрела, и, махая саблею, как бешеный, кричал: "вперед, вперед". Депрерадович велел прогнать его за фронт. Другой волонтер был скромнее. В вицмундире Сумского гусарского полка, в котором некогда служил штаб-офицером, высокого роста, худощавый, лет около 70-ти, он показывал нам опыты своего искусства владеть саблею. Кутузов принял его чрезвычайно ласково, обнадеживая его дать ему занятия; но едва он вышел, Кутузов сказал окружающим: "Ну куда этакому б… служить?" <���…>. После Красного и перехода вскоре через Днепр кончился подвиг главной армии. Вышеупомянутый волонтер из Воронежа явился в Орше к Коновницыну и сказал: "Петр Петрович, я довел армию (выделено мной. — Л. И. ) до древних пределов России и могу теперь спокойно возвратиться в дом мой. Прошу вас представить меня Светлейшему". Яков Иванович, быв приведен к Кутузову, бросился перед ним на колени и получил из рук его орден Святой Анны 2-й степени» {43} . В те годы А. А. Щербинину, которого немало забавляли описанные много лет спустя сцены, было чуть более двадцати. Для читателей своих записок он счел нужным дать пояснение: «В этом случае отзывалась в Кутузове и Коновницыне страсть к шутам, свойственная старинным русским барам. Притом Коновницын имел в виду кольнуть этою наградою другого волонтера, капитана Молчанова (искусного фехтовальщика. — Л. И. ), родственника Коновницына, который ему надоедал настояниями о доставлении ему, Молчанову, ордена» {44} .