Николай Демидов - Искусство жить на сцене

Не успели мы еще толком усесться — он сложил газету, встал и пошел. Собеседница моя, заметив оставленный на скамейке сверток, кричит: «Гражданин! Гражданин! Забыли!» Тот не слышит. Она срывается с места, берет сверток, догоняет и отдает ему.

Возвращается и говорит:

— Вот чудак! Он же еще и недоволен: так сказал «благодарю вас», будто я ему на ногу в трамвае наступила.

— Скажите, вы обдумывали каждое ваше действие?— спрашиваю я ее.

— Что обдумывала, какое действие? — не может она понять.

— Да вот вы окликнули его, взяли сверток, побежали отнести.

— Как же я могла обдумать? Когда? Смотрю: сверток на лавке... Крикнула — не слышит, и побежала.

— Так и побежали, не думая?

— Ничего не думала — когда тут думать!

— Выходит, все самой собой сделалось?

— Ну да.

— А почему вы мне сказали, что он поблагодарил вас плохо?

— Как почему? Не знаю... Уж очень он удивил меня: то ли он на себя, то ли на меня рассердился.

— Значит, тоже само собой сказалось? Такой чудной, что нельзя было не сказать: «Вот чудак»?

— Конечно. Ужасно смешной. А там у него что-то тяжелое, мягкое,— наверно, курица.

— А вам зачем надо знать? Ишь какая любопытная.

— Да нет, я не любопытная — а пальцы сами нащупали.

— Сами? Опять сами? Что это у вас какая анархия — все само собой делается? Зачем же вы так «распустили себя»?

Она, конечно, догадывается, что все это я говорю применительно к основному нашему разговору, что все, что она сейчас проделала, и все, что мне сказала, есть самый прямой и убедительный ответ на все ее недоумения и вопросы.

— А ведь верно! — улыбается она.

— Вот видите. В жизни это, оказывается, происходит на каждом шагу, и вас не только не удивляет, вы этого даже не замечаете — до того это естественно. А когда этого же я прошу на уроке, вы пугаетесь, воображаете, что я требую чего-то невероятного.

— Да... верно,— соглашается она. Но вдруг лицо ее просветляется — она обрадовалась. Чему же? А вот послушаем, что она скажет.

— Ну так это же — в жизни! Жизнь — это одно, а искусство — другое. В искусстве, на сцене, все заранее решенное и установленное. Вот почему так, ни с того ни с сего и не получается.

Все это произносится с такой радостью и удовлетворенностью, будто человек сделал счастливейшее для себя открытие!

— А вот давайте-ка попробуем на деле — так ли это? — предлагаю я ей.— Давайте возьмем хотя бы такой текст: я вас спрошу:— «Что же ты сделала вчера?» Вы скажете: «А что?» — «Что ты сделала с моими бумагами?» — «А что?» — «Их нет — исчезли!..»

Сначала, как обычно, повторим текст — проверим, верно ли мы его запомнили.

Повторили.

Сказать по правде, я хоть и «пропустил мимо ушей» ее разглагольствования, но внутри меня они где-то отметились.

Что они могли вызвать во мне? Только одно раздражение. Уж очень много слышишь таких и подобных речей... И так они поверхностны, легковесны, безответственны... И столько в них косной самоуверенности и столько от них зла в Искусстве.

Конечно, это раздражение не осталось моим личным раздражением педагога против ленивого, самодовольного ученика,— от только что повторенного текста оно изменило свое направление... Я «пустил» себя...

Ничего не подозревая, партнерша моя повернулась ко мне и вдруг обожглась о мои глаза... отшатнулась, изменилась в лице... Не давая ей опомниться, я стиснул ее руки и:

— Что же ты сделала вчера?

— А что? — вырвалось у нее.

— Что ты сделала с моими бумагами?

— Бумагами? — шепчет она, перепуганная моим угрожающим видом и какими-то своими неясными подозрениями.

Подлинный испуг соединился у нее с творчески возникшими «бумагами»... И вдруг, вижу я, в сознание ее пробирается утешительная догадка: «Ах, это только этюд!..» И вот-вот слетит с нее весь ее ужас,— она успокоится и будет «нормальной» наблюдательницей, как всегда — «со стороны». Чтобы оборвать в ней это ее «пробуждение», опять со всей силой стискиваю ей руку и с еще большим негодованием шепчу ей:

— Что же ты сделала вчера?

По-видимому, боль стиснутой руки вышибла из головы ее успокоительные мысли, а мое удвоенное наступление снова возвратило ей и испуг и мысли о злополучных бумагах...

— А что? — едва лепечет она.

— Их нет — исчезли!..

Она что-то поняла, вспомнила... вскочила было...

— Куда, куда вы? — успокоительно и дружелюбно останавливаю я ее.— Садитесь!

— Какой же вы можете быть страшный!.. Ой!

— Что вам представилось? Что это за бумаги? Кто я вам?.. Ну?..

— Не знаю... знаю только, что пропали какие-то очень важные бумаги и что все это наделала я...

— Какие же бумаги?

— Да не знаю... Я только сейчас и поняла, что, должно быть, случилось что-то непоправимое... и это все — я.

— Когда это случилось?

— Да вот, вчера...

— Что же я на вас так разозлился, рассвирепел? Или я всегда такой?

— Нет, это из-за бумаг... От этих бумаг, кажется, может зависеть даже ваша жизнь!..

— Почему же вы вскочили? Убежать от меня?

— Нет, за бумагами...

— Вот видите, как захватило вас. Целая трагедия: таинственная пропажа бумаг. А вы говорите: «не возникает».

— Да... возникло... Только, должно быть, потому, что уж очень «крепко» вы начали — все во мне с места сдвинули. А с другим партнером все равно не получится.

— Еще как получится! Однако нечего ждать, когда будут эти другие, а давайте-ка сейчас еще раз со мной. Соорудим какой-нибудь новый текст. Только вот что: возьмите на себя такую смелость, рискните: не придумывайте ничего. Как только повторите для себя текст,— постарайтесь выкинуть все из головы и не заботьтесь ни о чем, не думайте. Не получится ничего — не велика беда.

Сделаем так. Вы меня спросите: «Вам не скучно со мной?» — а я вам отвечу: «Почему скучно? Напротив. Я боюсь, как бы вы не соскучились».

Проговорив при повторении свои слова, она действительно выключилась на секунду, а потом вдруг улыбнулась каким-то своим мыслям... В следующее мгновение она уже подавила их в себе и стала ждать. Ведь что-то должно прийти.

— Ничего путного не придет, не ждите. К вам приходило, да вы не пустили, отказались. Вы чему улыбнулись в самом начале?

— Это были посторонние мысли.

— Ну, однако?

— Мне пришло в голову: вот, поймала человека на улице и заставила со мной заниматься...

— И что же?

— Ну посторонние мысли...

— Почему же посторонние? А может быть, самые подходящие. Попробуйте-ка, дайте им ход: поймала на улице, заставила заниматься, ну, дальше — продолжайте.

— Заставила заниматься. Ему это едва ли особенно интересно...— И вдруг она смутилась.— Знаете что, а ведь в самом деле на язык так и просится: «А вам не скучно со мной?»

— Ну просится, так и скажите.

И вот она с какой-то горечью, с раздражением на самое себя, с ожесточением тиская в руках свой носовой платок, пряча глаза, проронила: «А вам не скучно со мной?»