Фулканелли - Философские обители

«Французская литература происходит не от них. Она не ссылается на их авторитет, не украшает себя их именами, наоборот, она ставит себе в заслугу, что вычеркнула их из людской памяти».

Отсюда можно заключить, что, если средневековье получило в удел дух , эпоха Ренессанса задалась лукавой целью пленить нас буквой …

Рассуждение Шарля Ремюза в какой-то степени верно для начальной поры средневековья, когда интеллектуальная жизнь была подчинена византийскому влиянию и впитала римские доктрины. Относительно следующего столетия это рассуждение во многом теряет свою убедительность. Невозможно, к примеру, отказать в известном обаянии — результате большого совершенства формы — произведениям цикла о рыцарях Круглого стола . Тибо, граф Шампанский, в своих Песнях короля Наварры , Гийом де Лоррис и Жеан (Jehan, Иоанн) Клопинель, авторы Романа о Розе , все наши труверы и трубадуры XIII и XIV вв., не обладая такой же склонностью к возвышенным рассуждениям, как учёные философы, их предшественники, умеют приятно изъясняться и часто ведут речь с изяществом и изощрённостью, свойственными литературе наших дней.

Мы, таким образом, не можем взять в толк, с какой стати Ренессансу вздумалось упрекать средние века в мнимой литературной ущербности, а тем паче клеймить его и представлять неким зачатком цивилизации, едва вышедшей из состояния варварства с присущим ему хаосом.

Что касается нас, то мы полагаем, что средневековая мысль проявляет себя прежде всего как мысль научная. Искусство и литература для неё — лишь смиренные слуги традиционной науки. Их первостепенная миссия — выражать на символическом языке те истины, которые средневековье унаследовало от античности и верным хранителем которых оно себя зарекомендовало. Занимаясь сугубо аллегорическим толкованием образов, подчиняясь тем же самым правилам, что и притча, скрывающая от непосвящённого смысл христианской мистерии, искусство и литература испытывают явную стеснённость и демонстрируют определённое отсутствие гибкости, но строгость и простота манеры, несмотря ни на что, придают этим произведениям неоспоримое своеобразие. Конечно, образ Христа, каким он представлен на романских портиках, где Иисус в центре мистической миндалины (amande mystique) [33]окружён четырьмя евангелическими животными, не покажется особо привлекательным. Для нас довольно и того, что его божественность подчёркивается присущими ему символами и выявляет себя как провозвестница тайного учения. Мы восхищаемся готическими шедеврами за их благородство и экспрессивность. Не слишком изящные по форме, они, тем не менее, выражают высшую степень посвятительного могущества, свойственного глубокой и возвышенной философии. Это серьёзные и строгие творения, а не легковесные картинки, пусть милые и приятные, которые во множестве любили производить художники начиная с эпохи Ренессанса. И если произведения этой последней эпохи склонны лишь нежить взор и потакать чувствам, живописные работы и писания средневековых авторов опираются на мысль, устремлённую горе, мысль истинную и вполне реальную, на краеугольный камень непреложного знания, несокрушимое основание религии. Если задаться целью охарактеризовать эти два направления: одно — глубинное, другое — поверхностное, то окажется, что готическое искусство во всей его полноте отразилось в сложности и величественности своих зданий, а эпоха Ренессанса — в приятности внутреннего убранства жилищ.

Колосс средневековья вовсе не рухнул разом на склоне пятнадцатого столетия. Местами его дух долго сопротивлялся новым веяниям. Агония продолжалась до середины следующего века, и в нескольких зданиях того времени мы ещё обнаруживаем философский импульс, ту глубинную мудрость, которая за три века породила множество нетленных творений. Не обращая внимания на их более позднее сооружение, мы остановимся на этих пусть менее ценных, но несущих в себе тот же высокий смысл произведениях искусства в надежде распознать тайную идею, символически представленную их создателями.

Эти здания — последние пристанища древней эзотерики, прибежища традиционной науки, столь редкие сегодня, и мы, невзирая на их предназначение, на их утилитарную сторону, относим их к области герметической символики и причисляем к художественным воплощениям высоких философских истин.

Угодно ли пример? Вот замечательный тимпан [34], украшавший в далёком XII в. ворота старого реймсского дома [V]. Сюжет его ясен и без пояснительной надписи. Под высокой аркадой, куда вписываются два других полукружья, учитель в назидание ученику показывает пальцем на комментируемый им отрывок на страницах раскрытой книги. Внизу молодой силач душит какое-то чудовище, судя по всему, дракона — видны лишь голова и шея зверя. Рядом — обнимающиеся юноша и девушка. Таким образом, Ведение предстаёт здесь повелителем Силы и Любви , демонстрируя превосходство разума над материальными проявлениями силы и чувства.

V. Реймс. Музей каменных скульптур. Тимпан дома XII в.

Могло ли быть, чтобы хозяин жилища, на стене которого выражена подобная мысль, не был каким-нибудь неизвестным философом? Как можем мы отказать себе в признании того, что этот барельеф — символическое воплощение замысла просвещённого ума, высокообразованного человека, склонного к учёным занятиям и служащего примером для других? Нет никакой причины исключать это здание из числа эмблематических творений, которые мы предполагаем исследовать, присвоив им название Философских обителей .

Ни одна из средневековых наук не могла, разумеется, ни соперничать славой, ни почитаться наравне с алхимией. У арабов под этим именем скрывалось сакральное , или жреческое , Искусство, которое они унаследовали от египтян и которое впоследствии с таким энтузиазмом воспринял средневековый Запад.

Относительно этимологии слова алхимия высказывались самые различные точки зрения. Пьер-Жан Фабр в своём Кратком изложении химических Секретов заявляет, что оно восходит к имени сына Ноя Хама, её создателя, и пишет алхамия . Анонимный автор одного любопытного манускрипта [35]считает, что «слово алхимия происходит от als ( греч. соль ) и химии , иначе плавления ; название очень удачное, так как здесь использовано название столь замечательного вещества, как соль». Соль по-гречески действительно άλς, но χειμεία, взятое вместо χυμεία, алхимия имеет лишь одно значение: сок или жидкость . Некоторые производят слово «алхимия» от первого названия египетской земли, родины сакрального искусства — Кими (Kymie) или Кеми (Chemi) . Наполеон Ланде не обнаруживает никакой разницы между словами химия и алхимия ; он лишь добавляет, что приставку ал не нужно путать с арабским артиклем, она обозначает не что иное, как чудесное свойство . Те же, кто придерживаются противоположной точки зрения и считают, что здесь именно артикль ал и существительное «химия», отождествляют алхимию с истинной химией (chimie par excellence) , или гиперхимией (hyperchimie) современных оккультистов. Мы же, со своей стороны, отметим, что фонетическая кабала предполагает тесную связь между греческими словами Χειμεία, Χυμεία и Χεύμα (текущее, льющееся, струящееся), обозначающими, в частности, расплавленный металл, само плавление , а также любое изделие из расплавленного металла . Мы видим тут краткое определение алхимии как металлургического метода [36]. Кроме того, мы знаем, что и название, и сама сущность алхимии основаны на преобразовании формы с помощью света , огня или духа. Таков, во всяком случае, истинный её смысл, на который указывает язык птиц .