Евгений Головин - Там

Задумал я определить себя по какой-нибудь умственной запутанности, чтобы a) не считать b) не говорить c) не ходить. Сидеть где-нибудь в большом кабинете и думать все равно о чем. Не о чем-нибудь, а все равно о чем. Люди и друг с другом и наедине думают о чем-нибудь. Даже плешивый академик, вися на турнике, думает про какую-нибудь туманность. Правда его здорово напугал наш дворник Онуфрий. Подошел к турнику, пока тот висел и как заорет: «Платон твой повесился.» Академик сорвался с турника прямо в дурдом, продолжая повторять фразу дворника. Хорошо, врач попался дельный: «Это же твой Платон повесился. Так сказать, личное горе. А наш Платон как в пивной сидел, так и сидит.» Академик сначала успокоился, а потом зарыдал: «Это личное горе всего человечества! Даже негр-боксер рвет свои цепи в далекой Африке! Ну как жить без Платона? И потом! Платон пил херес, а пиво изобрел некий Абу-Али в 17 веке. Понял, идиот!» И сбежал академик в Африку. Там его, говорят, опять в дурдом посадили. Горе от ума, одним словом. Вот что значит думать о чем-нибудь. И опять таки разговоры, разговорчики в строю, как считает армия. А считать нельзя. Ходить тоже нельзя. Армия отпадает.

И принялся я ходить на цыпочках , искать работу. Подумал: ходить на цыпочках не значит ходить. Обошел комнату, на обоях висит газета: «Веселый каменоломнец». Наткнулся на стихи:

Дался им этот академик! Камни он ломает, что ли, у себя в Африке? А вообще хорошие стихи. Автор явно ни о чем не думал. Я бы только добавил:

Проанализировал себя: туфли, штаны, соломенная кепка, никаких мыслей. Я не думаю ни о чем. И тут же эти змеи-мысли поползли целым ворохом. Излагать их неинтересно. Пусть себе ползают. Надоест — уползут. Пойду-ка в столовую, поем лапши, пивка попью, хотя бы его изобрел не Абу-Дабу, а сам африканский академик. Господи Боже! Сейчас новое время, столовых нет, лапша, верно, китайская, а пиво? Вон парень идет, пиво сосет. Ну его к черту! Надо найти изысканного портного. А где? На озеро Чад за ним не поедешь, здесь такая волынка с документами! Пойду в газету, пусть отправляют от редакции. Просто так не придешь, надо стихи сочинить. Какие? Лирические, лучше всего:

Отлично! Про Платона и академика забыл! Про портного забыл! Но хи хи бесподобно! Стоп! О чем я думал, когда сочинял стихи? Ни о чем. Нет, слишком шикарно для этого «Коломенца» или как там его! Да и адрес я позабыл. Вернулся домой — газеты не было. Судьба. Лег спать.

Проснулся. Нечто важное, какая-то ошибка. Не думать совсем не о чем нельзя! В кухне загремел таз. Куда он летит, обо что, бедняга, ударился. Вот тебе и мысль! Хоть две диссертации пиши. И доклад о зверском обращении с домашним имуществом. А таз — имущество? Думать все равно о чем — вот истина, достойная того, который…Ладно. Полез под кровать — там книжки разные свалены. «Пудель в хозяйстве» — верно, академик забыл. Дался мне этот академик! А что с ним, бедолагой? Должно, у Рамзеса служит профессором или рабом. Или в портные подался. Мысли, конкретные мысли! Бич Божий!

Все равно о чем — вот холодная звезда поэта! Хи Хи! Стихи хоть куда, только мало их. Ага! Беда Аллеман «Время и фигуры у позднего Рильке». Так себе поэт. И думал элегиями в сарае. Интересно, а зачем пудель в хозяйстве? Вопрос. Гадюка подколодная! Та же мысль, только хуже. Пудель, похоже, у фараона Рамзеса картошку чистит. Надо у Беды узнать. Он не только писатель, но и собаковод. Или собаковед. Собаковед это тот, кто собаку ведет уча. Очень может быть. Собаковед это кинолог. Бедняга! Снимает, поди, кино у Рамзеса про пуделя, который чистит картошку, про академика, который вспоминает Платона, плача на озере Чад, про портного, который обшивает жирафа, про профессора, который…Откуда взялся профессор? Треск, звон! На кухне в волейбол играют. Вернее, в волейтаз. Эврика! Стихи: Волевой таз своей волей играет…сам в себя. А почему бы и нет? Ведь котенок играет сам в себя. Говорят, сам с собой, но это чушь, выходит он играет с другим котенком. Раздвоение котят? Надо у Беды спросить. Если он о Рильке книгу написал, то про раздвоении котят всё знает. Однако, имечко у него! Небось, сам Бельфегор обозначил. Есть же знаменитое стихотворение:

Ну и езжа мог кого-нибудь обозвать. Господи! Одни конкретные соображения. А думать надо все равно о чем.

Молчание. Сижу на кровати, деепричастно скреща ноги. Может быть, чеша затылок? Стихотворение приближается, надвигается. Может, ограничиться одним размером? Скажем, «двухстопный ионический трохей» Баллада и точка. Но проклятая точка тащит за собой (как бурлак) дочку, кочку и вообще целое болото! На кухне снова загремел таз. Визжа, на сей раз. На него наверняка упала сломанная мясорубка, которую племянник Столбея Никифирыча чинит уже шестой год. Я знаю случайно, меня на юбилей позвали. К делу. Надвигается стихотворение. Интересно, если мясорубка продырявит таз, имущественный спорт запретят?

А я хорош! Думать надо все равно о чем. А у меня конкретика, мемуары какие-то. Тоже мне, поэт. Интересно, а поэты в курсе, что пишут стихи? Гумилев слышал про озеро Чад. Рильке имел пантеру у себя. Беда с этим Бедой! Академик и пудель с портным припечатанно ничего не знают, кроме Платона да Рамзеса. А разве Беде стоит верить? Ему бы с таким именем на съездах выступать, а не книги писать. Да, стихотворение наступает: