Яков Бромберг - Евреи и Евразия

Один молодой, но многообещающий сионистский профессор так прямо и обосновывает идею сионизма, как право на банальность.

Во время просмотра корректуры настоящей книги приходит известие о дезавуировании правительством Макдональда так называемой Бальфуровской декларации — этой основной хартии сионистских вольностей. Слабовольное и нерешительное «рабочее» правительство Англии оробеет перед шумными протестами сионистских вожаков и еще поторгуется. Но какой все же удар нанесен идиллическому сожительству сионистских чаяний и демократических умеренно-утопических идеалов!

Автор, которому по опыту известно, насколько опасно в настоящее время преувеличивать требования к читающей публике в смысле правильности уяснения истинных связей между понятиями империи, империализма и императорской власти, рискует здесь быть зачисленным в пропагаторы монархических идей. Он считает поэтому долгом заявить, что под империей в настоящей работе разумеется, независимо от образа правления, государство с обширной и разноплеменной территорией, разнообразием географических и климатических условий, мировой значительностью своих исторических судеб и экономических ресурсов и т. п. Под это определение мы подводим как Римскую державу до Цезаря, так и царство Чингисхана, Соединенные Штаты Сев. Америки и СССР. См. интересные соображения по данному вопросу у П.М. Бицилли о бессмертности империй (Совр. Зап., кн XXXII).

Напомним как особенно яркий эпизод враждебные демонстрации, устроенные в Америке стараниями революционно настроенный еврейских выходцев из России против «филосемита» С.Ю. Витте, приехавшего заключать мир с Японией.

Настоящие, надежные и стойкие противники коммунизма в среде еврейской интеллигенции, непримиримость которых основывается действительно на бескорыстных, принципиальных религиозно-нравственных или политических основаниях, встречаются почти исключительно среди ее наиболее высоко стоящих в умственном отношении представителей; как массовое явление они, даже при самых скромных количественных требованиях, могут быть сброшены со счетов.

Истинно великие объединительные движения, столь характерные для нашей современности и стремящиеся к созданию или оформлению группировок мирового размаха, творцов и хозяев будущей истории, протекают вне орбиты Лиги Наций и ее «малых дел». (См. указания кн. К.А. Чхеидзе в № 8 «Евразийской хроники»: «Лига Наций и государства-материки».).

«Вдаль идут державный шагом». А. Блок. Двенадцать.

Ограничиваемся простым констатированием факта, предоставляя в оценке его полную свободу индивидуальным воззрениям читателей.

Эта черта еврейского духа последних столетий — неспособность его достичь самых высоких и уединенных вершин человеческого творчества — выдвинута была около четверти века тому назад, хотя и с других исходных точек зрения, в самой искренней, глубокой и исполненной трагизма критике еврейских метафизических и культурных начал, данной в европейской литературе со времен Шопенгауэра, Вагнера и Х.С. Чемберлена. Мы разумеем главу, посвященную еврейству как культурному и религиозно-умозрительному типу, как особой «психологической конституции», вставленную гениальным, безвременно погибшим О. Вейнингером (австрийским евреем по происхождению) в его знаменитую книгу «Geschlecht und Charakter». Его убийственная характеристика того культурного типа, который в транскрипции на условия современного переживающего острый, но творческий кризис русского Востока достаточно адекватно определи как периферийный еврей, — доныне, в сущности, осталась неопровергнутой, и его еврейско-интеллигентские критики довольств; только повторением на все лады обвинения в псевдонаучности.

Вейнингер не чужд был известной тяги в сторону новых оценок и постижений, явленных уже в его время с Востока усталой и духовно пресыщенной Европе; он высоко ценил пророчески-обличительный пафос Толстого и Достоевского. По некоторым замечаниям в его книгах можно полагать, что в наше время он метафизическим созерцанием мировой трагедии современной России из глубин профетического и мистического духа русской религиозной философии восполнил бы недочеты в своих философски и эстетически значительных построениях, естественных для эпигона века скептического рационализма, хотя и значительно приблизившегося к преодолению этого последнего.

В нашем перечне не может не броситься в глаза отсутствие имени Л.Н. Толстого. При всей подчеркнутости толстовского «филосемитизма» его отношение к еврейской проблеме не выходит из пределов традиционных форм безоговорочной аналогии и покровительства евреям свойственных всем формам русско-интеллигентского оппозиционерства во всех его либеральных, радикальных, социалистических и анархических разновидностях. Истинная трагичность и острота еврейского вопроса для Толстого тонула без остатка в мертвой трясине его рассудочного, головного и, в последних планах своих, глубоко мещанского, утилитарного христианства.

См. ст. кн. Н.С. Трубецкого «Об истинном и ложном национализме». («Исход к Востоку», София, 1921.).

Московский «процесс» меньшевиков в феврале-марте 1931 г., в весьма неприглядной форме показавший трусость и душевную опустошенность подсудимых, есть, в сущности, coup de grace, нанесенный одной из старейших и крупнейших социалистических партий.

Не следует, конечно, недооценивать и сил сопротивляемости партии явлениям этого гниения и разложения, вытекающих из внешних условий ее зарождения и прихода к власти, ее многократно испытанной сплоченности общей ответственностью и круговой порукой, связывающей вождей и рядовых членов.

Здесь имеется в виду главным образом дореволюционный период деятельности этого выдающегося критика (первых томов «Силуэтов русских писателей»).

Сенсационный конкордат с фашистским правительством и восстановление некоторого декоративного подобия папского государства (с почтовыми марками, радиостанцией, автомобилями и т. п.) еще Раз показывает цепкое упорство, с которым курия умеет достигать своих политических целей. Но символика этого акта слишком мелка и ложна, чтобы можно было приписывать ему усиление мировой позиции католицизма.

Еврейство впервые утвердило онтологические корни исторического бывания человечества как специфической стихии человеческого проявления и деятельности, не сводимой в конечном счете, как указывалось выше, ни к каким иносущным, натуралистическим основаниям, — в области религиозного мифотворчества. Здесь, в этом тесном сближении и генеалогическом внедрении исторического пути человечества в область трагического первомифа (о грехопадении, о первом Человекоубийстве, о вавилонской башне, о предопределении рода Авраамова и т. д.), заложено характерное отличие еврейского мифотворчества от индоиранского, греческого, славяно-русского и особенно от германского. Недаром крупный германский противокатолический и противоеврейский мыслитель Х.С. Чемберлен усматривая; основной религиозный порок иудаизма в заполоненности его догматико-метафизической структуры элементами историзма, совершение чуждыми, например, индийской религиозности. Это проявленное им полное отсутствие способности проникновения в сокровенную связь истории и мифа как некоего символического предызвестия из области «небесной истории человека» необычайно характерно для протестантско-рационалистической ограниченности. На другом полюсе религиозно-метафизического мирочувствия рассмотрение глубочайшей проблемы взаимоотношения истории и мифа поставлено русской историософской мыслью (см.: Н.А. Бердяев. Смысл истории) и отчасти предварено у Шеллинга (см.: Einleitung in die Philosophic der Mythologie).