Георгий Иванов - Письма Г.В. Иванова и И. В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1955-1958)

— отталкивающая. У меня в «распаде Атома» [12] «Распад Атома», Париж 1938, книга прозы Г.И. Потом он иногда называет ее «Атом» и даже «атом». если читали — сказано «русские снобы — самые отвратительные снобы мира». Ваши тогдашние друзья — очень хорошо повторяю, Вами показанные, — «советские снобы» — еще худшая разновидность. Как что и почему — долгий разговор. Если хотите, как-нибудь еще к этому вернемся. Но сама статья вызывает, после прочтения, сожаление почему так мало. Это очень лестно для автора. Ну passons… Ну, насчет Вашей поэмы в «Опытах» [13] «Поэма без названия», в «Опыты» 4, 1955, с. 6–20, «слегка измененная и сокращенная», как «Поэма про ад и рай» в: Вл. Марков, Поэзия и одностроки (Centrifuga Bd. 51), hrg. von Friedrih Scholz, Munchen (Fink) 1983, стр. 127–141. если хотите откровенного мнения — она не совсем «вытанцевалась». Она длинна. Она ритмически вяла. Там я насчитал четыре прекрасных строфы: 1) от «мы тут поем и садим» до «быть может вспыхнул свет» и две последние, заключительные строфы. Но напр. примесь сусального эпоса вносит неприятную слащавость Достаточно раз произнести «Лада», чтобы потянулись за ней все лели и гусли — самогуды. Народный эпос вообще «дохлое место», а русский в особенности. Для меня «Слово о полку Игореве» наверняка подделка, именно потому что хороша. В «Гурилевских Романсах» Вы от стиха до дыхания много сильней. Считаю Гурилевские Романсы — кажется писал Вам это — замечательной, не оцененной по достоинству штукой? А стихи — не поэмы — Вы пишете ли? И «если нет то почему?» — как в Принцессе Турандот.

Вот что Вам, по моему, — как я Вас себе рисую — Вам сильно мешает. Из «ленинградской атмосферы» — Вы попали в эмиграцию. Там Вы Мандельштама знали по имени, а Анненского и имени не слышали. (Спрашивается почему? — ведь Вы только и делали, что рылись по букинистам!). Заграницей Вы объелись на непривычный желудок всякими Рильками, Эллиотами, С. Ж. Персами и Блэками (К вашему сведению — Blake — произносится Блэк, а отнюдь не Блейк). Русскую поэзию продолжаете воспринимать с. огромными «провалами памяти». Вот вроде как, на древних картах мира — для Вас со всех сторон, ненастная земля и вода. И в этом хаосе Вы ориентируетесь, как в тумане. И вот то отправляете Пушкина во Флоренцию, то приписываете богобоязненному Кузмину — грех перевода Орлеанской Девственности [14] Иванов здесь говорит о заметках Маркова в альманахе «Литературный современник» (1954), где ошибочно Кузмину был приписан перевод вольтеровой «Pucelle» Однако речь шла не о Пушкине (а об опере Чайковского), хотя многие воспринимали именно так. . Кузмин и Вольтера целиком презирал. (Он был истовый старообрядец по вере, член союза русского народа по убеждениям и в справочнике «Весь Петербург» был обозначен так: М. Кузмин (о, без мягкого знака!) литератор, п. дв. — т. е потомственный дворянин — Так что «мера внутренней поэтичности» скорее бьет по Гумилеву Когда последний отдавал мне и Адамовичу [15] Георгий Викторович Адамович (1894–1972), поэт, критик. перевод «Девственницы» он говорил «от сердца отрываю эту душку, никогда бы не отдал, все бы сам перевел, да времени нет». Перевод этот требовался Горьким срочно — мы и перевели его в два месяца и довольно блестяще…

Если продолжать на эту тему то можно много еще сказать. Вот хотя бы — Вы передаете приветь моей «жене». С «женой» моей Вы незнакомы и никаких оснований ей, как таковой, кланяться у Вас нет. Очевидно это в ответь на переданный поэту Маркову привет поэта Одоевцевой. И выходить, что Вы поэта Одоевцеву игнорируете, как и заодно всех эмигрантских поэтов — исключая… Одарченки [16] Юрий Павлович Одарченко (1903–1960), поэт «первой волны» эмиграции. . Возможно, что не зная имени Анненского Вы не знали в «Ленинграде» и «Двора Чудес» — книги современных баллад, которые в 1919 г. первая написала Одоевцева, и не слышали, а что именно с нее начался этот жанр, так далеко пошедший по советской поэзии. Ранний Тихонов всегда признавал себя ее учеником и Ваш Заболоцкий — из того же источника. Больше того — ваши обе поэмы тронуты тем же влиянием, передавшимся очевидно через четвертые или десятые руки. Все в Одарченко, что чего-нибудь стоит, пошло от ее же стихотворения «Опять дорога райская» — напечатанным в изданном Одарченкой альманахе «Орион». Все стихи Одарченки написаны после издания «Ориона» и ознакомился с этими стихами: в «Орионе» был еще только Одарченко прозаик под Короленку. Вы этого, тоже, можете не знать. Но — совсем другие — стихи той же Одоевцевой в Новом Журнале хотя бы, Вам, конечно, известно. Нравятся они Вам или не нравятся не имеет значения. Но не видеть ее мастерства Вы, как критик да еще озирающий поэзию с таких (каких собственно?) высот обязаны. Если не видите, mon cher ami…

Это пришлось к слову и меньше всего, чтоб Вас раздражить. Если пожелаете «поднять эту перчатку» охотно отвечу подробнее на эту тему — вернее темы Заболоцкий, Одарченко, первоисточник, подражание, мастерство — дилетантизм, и т. д. Сочту себя обязанным ответить. Ах, да — очень был тронуть Вашим желанием мне помочь. Если это желание не прошло, пришлите мне сколько сможете — следующих двух лекарств: Lederplax и Lerpasil [приписка на полях: В аптеках знают как это посылать par avion без пошлины]. Последний в таблетках самого сильного процента, какой имеется. Мне нужно есть 2 грамма в день. У меня, видите ли артериальное давление, только этим и спасаюсь.

Ну, не сердитесь за откровенности — Вы должны знать, что я очень искренне к Вам отношусь и буду очень рад, если наша переписка приведет к прочной дружбе.

Ваш Георгий Иванов

18 января 1956 г.

«Beau-Sejour»

Hyeres (Var.)

Дорогой В. М.

Ну — отчество Ваше еще не нашлось. Т. е. я его не искал. Найдется, потому что писем друзей не выбрасываю, но пока не нашлось, повторите, пожалуйста, еще раз.

И, еще, это не письмо — а отписка. После завтрака, сделал слишком серьезную для себя, прогулку и малость размяк. У нас, слишком соблазнительная погода — 15° тепла и полное солнце. И декорации соблазнительный. Hyeres — городок окруженный — т. е. с трех сторон — четвертая море — тремя цепями гор. На первой стоят 7 замков, отсюда Людовик святой уходил в крестовый поход. Вторая цепь вся в соснах и дубах. Третья покрыта снегом. Видны, отовсюду, сразу все три. Внизу все желто от цветущих мимоз и розово-бело от миндаля. Кроме этого во время королевы Виктории, здесь каждую зиму жил двор и большинство зданий, в оно время, служили под Королеву и ее свиту. Это дает оттенок вроде Павловска или Петергофа. Гранитные тротуары шириной в добрую улицы, а главная из них совсем в Невский. Это ласкает мой старорежимный глаз. Кроме того, исключая 30 лета, здесь совершенная пустыня — никаких туристов и ничтожное число жителей. Это тоже приятно. Как Поплавский [17] Борис Юлианович Поплавский (1903–1935), поэт и прозаик «первой волны» эмиграции. говорил — Париж чудный город, но его портят французы. Так вот нашего Hyeres'a они не портят.