Юрий Слёзкин - Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Национализм взял верх над коммунизмом, потому что выполнил свои (относительно реалистичные) обещания. Язык Бога стал жизнеспособным разговорным языком; часть Земли Израилевой стала государством Израиль; а самые закоренелые и успешные меркурианцы всех времен и народов перековались в новую породу еврейских аполлонийцев. Самому странному национализму Европы удалось превратить радикальную еврейскую «ненависть к самим себе» (отречение от Тевье) в функционирующее национальное государство.

Впрочем, государство получилось очень странное — почти такое же странное, как доктрина, которая его породила. Горделиво западное в сердце «восточной» тьмы и идеологически аполлонийское в контексте западного меркурианства, оно представляет собой единственный пережиток (возможно, наряду с Турцией) интегрального национализма межвоенной Европы в послевоенном — и пережившем «холодную войну» — мире. Израильский эквивалент таких политически нелегитимных концепций, как «Германия для немцев» и «Великая Сербия», «еврейское государство» воспринимается как нечто само собой разумеющееся и в самом Израиле, и за его пределами. (Исторически подавляющее большинство европейских государств — тоже мононациональные образования с племенными мифологиями и основанными на языке религиями высокой культуры, однако после 1970-х годов это обстоятельство принято прикрывать разного рода «мультикультурными» законами и заявлениями, которые делают европейские государства внешне похожими на Соединенные Штаты.) Риторика этнической однородности и этнических депортаций, табуированная на Западе, является обыденным элементом израильской политической жизни. И, вероятно, никакое другое европейское государство не смогло бы избежать бойкотов и санкций, проводя политику территориальной экспансии, внесудебных убийств, уничтожения жилищ, строительства стен и бан-тустанов, создания поселений на оккупированных территориях и использования смертоносного оружия против демонстрантов. Верно, впрочем, и то, что никакое другое европейское государство не находится в состоянии перманентной войны. Как верно и то, что никакое другое европейское государство не обладает столь сильным воздействием на моральное воображение Запада.

Во время Шестидневной войны и некоторое время после нее многие на постколониальном Западе получали удовольствие от косвенного отождествления со страной одновременно европейской и аполлонийской, маленькой, но победоносной, добродетельно демократичной и при этом дерзкой, загорелой, юной, решительной, затянутой в хаки, нерушимо единой и совершенно лишенной сомнений. Однако главной причиной наличия у Израиля лицензии на демонстративное неповиновение меняющемуся миру является возникшая в 1970-е годы культура холокоста. После Войны Судного дня 1973 года и особенно во время премьерства Менахема Бегина 1977—1983 годов холокост стал центральным эпизодом еврейской и мировой истории и трансцендентным религиозным понятием, обозначающим ни с чем не сравнимое, непостижимое и непредставимое событие. Оказалось, что смысл существования Израиля заключается не столько в отречении от образа жизни Тевье, сколько в мести за его смерть; «не столько в отрицании диаспоры, сколько в ее возрождении в другой форме» (как выразился Дэвид Бил). Из символа избавления от гетто Израиль превратился в его зеркальное отражение — осажденный лагерь (Масада). Плод революции сионистки Хавы стал мавзолеем, посвященным мученичеству смиренной Цейтл.

Одна из причин широкого распространения нового образа Израиля коренится в степени силы и влиятельности американских евреев, чье еврейство и, возможно, американизм зависят от сохранения Израилем статуса избранности и преодоления холокостом границ истории. Другая состоит в непрекращающейся враждебности и несговорчивости арабских соседей Израиля и растущей антипатии Запада к Исламу и арабскому национализму. Но самая важная причина заключается в самой природе еврейского геноцида, или, вернее, в особенностях идеологии и практики нацизма. Назвав евреев источником всего несовершенного и неправедного, нацисты сформулировали простое решение проблемы зла в современном мире. Век человека получил легко узнаваемого дьявола в человеческом обличье; Век национализма добился идеальной симметрии полностью этнизированного Ада (в дополнение к этнизированным Чистилищу и Раю), а Век науки обрел ясную нравственную цель, став основным орудием кровавого расового апокалипсиса. Нацисты проиграли войну (своему мессианскому близнецу и могильщику Советскому Союзу), но выиграли битву концепций. Их конкретная программа была отвергнута, но их культ этничности и одержимость демонологией стали законом. Самым существенным следствием Второй мировой войны было рождение нового нравственного абсолюта: превращение нацистов в символ универсального зла.

Став олицетворением Сатаны в космогонии, которую они помогли создать, нацисты наделили смыслом и связностью мир, который они надеялись уничтожить. Впервые с тех пор, когда европейские государства начали отделять себя от церкви, западный мир обрел трансцендентный абсолют. Бог, возможно, и умер, но силы тьмы — в их особых черных мундирах — всем известны и у всех на виду. Они смертны, как требует Век человека, этнически определенны, как предписывает Век национализма (не в том смысле, что все немцы — «добровольные палачи», а в том, что преступления нацистов этничны по определению и что немцы, как нация, несут ответственность за эти преступления) и столь методично академичны в своей жестокости, что их деяния установили прямую ассоциацию между Веком науки и кошмаром тотального насилия. Иными словами, превращение главных объектов нацистского насилия в универсальную мировую жертву было делом времени. Из Избранного народа еврейского Бога евреи превратились в народ, избранный нацистскими палачами, а став народом, избранным нацистскими палачами, они превратились в Избранный народ послевоенного западного мира. Холокост стал мерой всех преступлений, а антисемитизм стал единственной непростительной формой этнической нетерпимости в общественной жизни Запада (ни одна другая разновидность национальной враждебности, сколь бы хронической и кровавой она ни была, не обозначается особым эксклюзивным термином, если не считать слова «расизм», аналогичного «антисемитизму», но лишенного племенной специфики).

В то же время и по той же самой причине Израиль превратился в страну, на которую общие правила не распространялись. Попытка сионистов создать нормальное европейское национальное государство привела к созданию самого эксцентричного из всех европейских национальных государств. Одним следствием этого стала значительная свобода слова и дела; другим — растущая изоляция. Первое связано со вторым: свобода от условностей есть и причина и следствие изоляции, а парии имеет такое же отношение к исключительности, героизм. Избавление сионизма от чуждости привело к чуждости нового рода. Из образцовых меркурианцев среди аполлонийцев израильские евреи превратились в образцовых аполлонийцев среди универсальных (западных) меркурианцев. Олицетворяя кровавое возмездие и неразбавленный этнический национализм в мире, который отрицает ценность и того и другого, они отдалились от государств, к которым хотели присоединиться. Выбор Хавы оказался правильным в том смысле, что ее внуки стали еврейскими гражданами еврейского государства. Он оказался неправильным в том смысле, что Израиль остался парией среди наций. Так или иначе, сионистская революция завершилась. Первоначальный пафос юношеского атлетизма, аскетизма, решимости и «простейшего из» поддерживается усталой элитой обрюзгших генералов. Спустя полвека после своего основания Израиль приобрел семейное сходство с Советским Союзом спустя полвека после Октябрьской революции. Последние представители первого израильского поколения еще у власти, но дни их сочтены. Поскольку сионизм есть форма национализма, а не социализма, Израиль не умрет вместе с ними, но новым генералам и гражданским лицам, которые придут им на смену, придется установить иное соотношение между нормальным существованием и этническим самоутверждением.