Юрий Слёзкин - Эра Меркурия. Евреи в современном мире

Некоторые ученые считают, что идиш — это романский или славянский язык, в словаре которого произошли массированные замещения («релексификация»), или особая разновидность креольского языка, произошедшего от «гибридизированного» немецкого и впоследствии «обогащенного заимствованиями». Две канонические истории идиша отвергают его германское происхождение, не предлагая альтернативы в рамках общепринятой номенклатуры (отличной от «еврейских языков»): Бирнба-ум называет его «синтезом» семитских, арамейских, романских, германских и славянских «элементов», а Макс Вейнрейх описывает его как «язык-сплав», образованный из четырех «детерминант» — древнееврейского, лоеза (иудео-французского и иудео-итальянского), немецкого и славянского. Согласно Джошуа А. Фишману, идиш — «многокомпонентный» язык «диаспорически-еврейского» типа, который часто рассматривается его носителями (и другими хулителями) как несовершенный, но который никогда не был гибридным («pidgin»), поскольку никогда не проходил через стадию стабильного редуцирования и не служил языком межгруппового общения. Креолисты говорят об идише как об исключении или не говорят о нем вовсе; идишисты относят его к смешанным языкам, не объясняя, что это такое; главный теоретик «смешанных языков» не считает его достаточно смешанным; а большинство общих лингвистов включают идиш в германскую генетическую группу, не обсуждая особенностей его генезиса.

Ясным представляется одно — когда у кочевых посредников нет наречия, чуждого окружающему населению, они создают новые языки способами, которые не похожи ни на генетическую эволюцию (передачу от поколения к поколению), ни на гибридизацию (упрощение и ролевое ограничение). Языки эти так же подвижны и необыкновенны, как и их носители. Они не умещаются нцлв одну из существующих языковых «семей». Их raison d'etre — увековечение отличий, сознательное сохранение странности, а значит — чуждости. Все они — особые тайные языки неутомимо хитроумного Меркурия. Арго еврейских скототорговцев (и раввинов) средневековой Германии содержало гораздо больше древнееврейских слов, чем речь их соплеменников, потребности общения которых были не столь эзотеричны. С иронией — и немалой проницательностью — они называли его Loshen-Koudesh («священный язык/коровий язык») и пользовались им, как идишем в миниатюре на больших расстояниях. (Вне еврейского мира идиш, как и романи, был важнейшим источником «блатных» словарей Европы.) Но главной причиной странности меркурианских языков была религия, то есть «культура», то есть кочевое посредничество как образ жизни. Как писал Макс Вейнрейх, «"наше — значит, не чужое" простирается гораздо дальше, чем слова отвращения или слова отличия». Нечистые «гойские» термины не годились для обозначения не только мерзости и святости, но и деторождения, милосердия, семьи, смерти и большей части жизни. Одна из молитв Субботы начинается словами: «Тот, кто отличает святое от нечестивого», а завершается словами: «Тот, кто отличает святое от святого». В пределах еврейского — и цыганского — мира «все закоулки жизни святы, одни больше, другие меньше», а потому тайные слова множились и преображались, пока сам язык не стал тайным, подобно народу, которому он служил и который славил.

Помимо более или менее тайных наречий, некоторые кочевые посредники располагают формально сакральными языками и алфавитами, которые служат для поддержания постоянной связи с богом, домом, прошлым и спасением (древнееврейский и арамейский у евреев, авестанский и пахлави у парсов, грабар у армян, сирийский у несториан). В некотором смысле все кочевые посредники (включая заокеанских китайцев и восточно-европейских немцев) обладают такими языками, поскольку любой современный «литературный» язык сакрален в той степени, в какой он поддерживает связь говорящих на нем людей с их (новым) богом, домом, прошлым и спасением. Иначе говоря, все меркурианцы многоязычны (Гермес был богом красноречия). Как профессиональные чужаки, равно зависящие от культурных отличий и экономической взаимосвязанности, они обладают, по крайней мере, одним внутренним языком (сакральным, тайным или и тем и другим) и, по крайней мере, одним внешним. Все они хорошо обученные дипломаты, переводчики и мистификаторы, а те из них, кто владеет грамотой, обычно гораздо грамотнее хозяев, поскольку грамотность, как и язык вообще, является ключом и к сохранению их самобытности, и к выполнению их коммерческой (сочетательной) функции.

Но и здесь отличие первично. Успешное выполнение сочетательной функции (посреднической, переводческой, переговорной) зависит от увековечения отличий, а отличия приводят к странным союзам: где бы ни жили меркурианцы, их отношения с клиентами строятся на взаимной неприязни, подозрительности и презрении. Даже в Индии, где все общество состоит из эндогамных, экономически специализированных, страшащихся осквернения чужаков, парсы чувствуют себя более чуждыми и чистыми, чем все остальные. Взаимная антипатия оседлых производителей и кочевых посредников повсеместна, неизбывна и в конечном счете связана со страхом осквернения. «Они» едят всякую гадость, плохо пахнут, живут в грязи, плодятся как кролики и вообще постоянно — и непоправимо — смешивают чистое с нечистым (отчего становятся предметом сексуального любопытства). Любые контакты с ними — особенно через пищу (гостеприимство) и кровь (супружество) — опасны и потому запретны — и потому желанны. И потому запретны. Подобные страхи редко симметричны: нарушитель границы по определению изгой, а значит, всегда опасен и плохо приручим. В сложных обществах с прочно укоренившимися универсальными религиями эти взаимоотношения могут меняться: нарушители границ сохраняют страх перед повседневным осквернением и кровосмешением (шикса — «нееврейка» — означает «нечистая»), а принимающее их большинство все чаще интерпретирует чуждость в религиозных и политических терминах. Однако стержнем антимеркурианской риторики остается боязнь заразиться, а главным проводником заразы по-прежнему являются кровь и пища: произнесение колдовских заклинаний, наводящих порчу на урожай, использование крови младенцев для приготовления ритуальной пищи, или угроза «чистоте крови» (limpieza de sangre) христианской Испании.

Асимметрия этим не ограничивается. Принимающие общества имеют на своей стороне численное превосходство, воинскую этику, силу оружия, а иногда государство. Кроме того, они относительно самодостаточны в экономическом отношении — не в такой степени, как полагали Фердинанд и Изабелла накануне изгнания евреев из Испании, но в несравненно большей степени, чем кочевые посредники, которые полностью зависят от своих клиентов. И наконец, их мнения друг о друге представляют собой взаимно дополняющие и взаимно укрепляющие противоположности, на которых строится мировая гармония: свое—чужое, оседлое—кочевое, телесное—разумное, мужское—женское, постоянное—изменчивое. С течением времени относительная ценность отдельных элементов может меняться, но оппозиции остаются прежними (Гермес обладал всеми теми качествами, за которые будут ненавидеть — и уважать — цыган, евреев и заокеанских китайцев).