Коллектив авторов - Культурогенез и культурное наследие

Довольно интересным направлением является история книгопечатания, изучение которого зародилось на стыке целого ряда дисциплин [18]. Но все это показывает лишь то, как возможно изучение письменной культуры с разных сторон, но не пример ее целостного исследования. При этом внимание ученых чаще привлечено к письму и текстам, чем к связанным с ними культурным практикам.

Пожалуй, наиболее близок к изучению собственно письменной культуры в контексте теории практик один из виднейших представителей современной французской исторической науки, руководитель исследований в Высшей школе социальных наук в Париже, Р. Шартье [19]. Он анализирует письменную культуру как совокупность текстов в определенных социокультурных условиях, и практик, в которые вовлечены эти тексты (различные способы чтения, распространения, хранения и т.д.).

Важно отметить, что основной упор в данной статье делается не на недостаточной полноте вышеуказанных подходов, а на самой исследовательской позиции, или точке зрения, из которой смотрит на свой объект исследователь письменной культуры. Основной тезис состоит в том, что исследовательская позиция должна основываться, прежде всего, на «семиотической теории практик», культурной антропологии, исследованиях грамотности (literacy studies) и социолингвистике. Главной задачей любого исследователя письменной культуры, таким образом, является прагматическое изучение письма в контексте определенной культуры; своего рода «практическая история письменности».

Свое эссе 1960 года «Писатели и пишущие» Р. Барт начинает так: «Кто говорит? Кто пишет? У нас пока что нет социологии слова. Нам лишь известно, что слово есть форма власти и что особая группа людей (нечто среднее между корпорацией и классом) определяется как раз тем, что более или менее безраздельно владеет языком нации» [20]. Поддерживая мысль Р. Барта о необходимости социологии слова, заметим, что, вместе с тем, необходима и некая «культурология слова». Написанное слово в контексте общества и культуры как мира смыслов. Вот на этой, пока еще мнимой, «социальной культурологии написанного слова» следует остановиться подробнее. Какие для нее есть основания?

Мысль о том, что письменность является одной из важнейших характеристик цивилизации, возможно даже более значимой, чем армия, монументальные сооружения, денежная система, государство и т. д., давно уже тревожила научное сообщество. Письменность не могла быть только инструментом, который рассматривался бы изолированно от того, к каким поистине великим переменам он привел цивилизацию, а также от того, кто и как его использовал. Письменность обладает огромным культуротворческим потенциалом. Такое понимание письма произошло благодаря уникальному опыту изучения экзотических культур в XIX-XX вв., письменностью в строгом смысле не обладавших.

Ю.М. Лотман в своей статье «Альтернативный вариант: бесписьменная культура или культура до культуры?» [21], связывает письменность с особым типом рациональности, который приводит к возникновению письменной культуры (и прежде всего, алфавитной системы письма), ориентированной на письменную форму памяти, на причинно-следственные связи, на умножение числа текстов и т. п. В противоположность этому, существует бесписьменная культура, где сакральные сооружения и ритуалы с ними связанные, образуют принципиально иной тип культуры. При этом определяющим для обоих типов, по мнению Ю.М. Лотмана, будет именно механизм культурной памяти. Можно предположить, что без основополагающего принципа московско-тартуской семиотической школы (применение к исследованиям культуры методов изучения естественного языка) невозможно было бы в принципе говорить об изучении письменной культуры. Семиотика дает здесь очень важный инструментарий.

Философско-семиотические исследования письма были популярными и на Западе. Р. Барт, Ж. Деррида, Ю. Кристева, У Эко, М. Фуко – вот лишь малая часть имен исследователей, работавших в этом русле. Сильно упрощая и опуская все подробности сравнения различных определений письменности, можно резюмировать многолетний опыт этих исследований, следующим положением: письмо – (1) графично, и (2) передает мысль или идею, т. е. является знаком. Первое относит феномен письма к сфере визуальной коммуникации, а второе – к сфере семиотики. В общем смысле письменность есть способ языкового выражения системы понятий и идей (причем, не всегда только речи) при помощи визуальных кодов. Получается, что изучением письма должна заниматься семиотика визуальной коммуникации.

Этот подход довольно продуктивен, если учесть два «но». Во-первых, такое понимание письма довольно абстрактно (т. е. прагматическая сторона вопроса не всегда рассматривается), а, во-вторых, не всегда учитывает и обратный процесс – влияние культуры на способ коммуникации. А между тем, есть конкретные данные о том, что письмо используется по-разному в разных культурах и обществах, более того – в разных коммуникативных ситуациях оно может быть различным. И именно внешние по отношению к письму факторы формируют его культурный тип. То есть существуют определенные практики письма, зависящие от той или иной культуры. Эти данные были получены в основном социолингвистикой, культурной антропологией, социологией, исследованиями грамотности в рамках literacy studies и рядом других дисциплин, благодаря сбору и анализу конкретного материала из разных культур.

Например, социолингвистические исследования тендерного аспекта двух письменных вариантов норвежского языка (букмол и нюношк) показывают, что женщины-писатели выбирают традиционные консервативные варианты лексики букмола гораздо чаще, чем это делают мужчины-писатели, предпочитающие скорее более разговорные варианты слов, близкие к диалектам. И даже тогда, когда женщины пишут на нюношк, эти тенденции полностью сохраняются [22].

Приведем еще один пример, но уже из другой культуры. Этот пример касается использования функции отображения номера на т.н. «пейджерах второго поколения» (NP-type – цифровые пейджеры) в американской и японской культурах. Эта функция всего лишь сообщала номер, по которому следовало перезвонить. В сфере бизнеса эта функция использовалась именно так. Но молодые японцы показали неординарную изобретательность, используя такие пейджеры. Они научились общаться с друзьями, у которых был этот пейджер, набором номеров на кнопочных телефонах. К примеру, если кто-то получал сообщение «39», это означало «Спасибо!». Если приходило сообщение «88951», значит некто ожидал чьего-либо прихода. Как это работало?

В японском языке цифра 3 читается как «san», а 9 как «kyu». Английский звук «th» не существует в японском, так что когда японец произносит звук «th» в английских словах, он часто говорит «s» или «z». Таким образом, «39» могло быть прочитано как «san-kyu», что вполне ассоциировалось с английским выражением «Thank you!». Подобная система применима и для «88951», что значит «ha-ya-ku-ko-i» (ha-ya-ku «рано, скоро, быстро» и koi «приходить»). Так получаем – «Прийти быстро». Ряд английских слов и выражений также можно записать цифрами (например, 911 («Неотложная помощь»), 14 («Привет!»)). Но в целом, этот вид коммуникации был не так сильно развит в США, как в Японии [23]. Такой способ ребусного письма со звуковым ключом схож со ставшем уже хрестоматийным примером письма ароко племени иебу (Западная Африка).