Пётр Киле - Эстетика Ренессанса [Статьи и эссе]

Тоша рос в родственных семьях, а то и в пансионе за границей, время от времени у матери, как в Париже в 1874 году, когда Валентина Семеновна брала уроки по композиции. Тоше было шесть лет, когда она обратила внимание на его рисунки, теперь, в девять лет, рисунки Тоши оценил Антокольский и посоветовал его матери найти ему учителя из русских художников. В эту пору в Париже проходил стажировку от Академии художеств Репин, которого Валентина Семеновна хорошо знала.

Девяти лет в Париже, в центре художественного мира в ту эпоху, юный Серов вполне осознал, что он будет художником. Детская восприимчивость приобрела целенаправленный характер, что чрезвычайно важно для раннего созревания гения.

Между тем Тоше пора было пойти в гимназию, куда его готовили в Москве, и случилось так, что лето 1875 года Валентина Семеновна с сыном гостила у Мамонтовых в Абрамцеве. Надо полагать, музыка, а именно опера, свела Серовых и Мамонтовых, а Тоша, не ведая еще о том, оказался в семье, в которой к нему будут относиться как к родному, в центре зарождающегося в эти годы Абрамцевского художественного кружка, куда потянется и Репин из Парижа, юный ученик и его молодой учитель встретятся вновь в Москве, лето 1879 года проведут вместе в Абрамцеве, а летом 1880 года предпримут поездку в Крым, на Днепр по местам бывшей Запорожской Сечи, побывают в Одессе и в Киеве.

По возвращении с юга Серов подает прошение в правление императорской Академии художеств в Петербурге о зачислении в вольнослушатели, на что он имел право лишь в 16 лет, а ему было 15. Благодаря ходатайству Репина, Серова принимают в вольнослушатели, а также допускают его в частную мастерскую Чистякова, у которого учился сам Репин. Серов объявил матери, у которой была своя семья, что отныне он будет жить сам по себе и за свой счет. Через два года, в 1882 году, Серов станет учеником Академии художеств.

Но не Академия художеств с ее казенщиной определила годы учения Серова, а, можно прямо сказать, Абрамцевский художественный кружок и круг из родственной семьи Симоновичей.

Родная сестра Валентины Семеновны Аделаида Семеновна вышла замуж за врача и педагога Якова Мироновича Симоновича и сама стала педагогом, организатором первых детских садов в России. Врач и женщина-педагог - это не просто профессии в России XIX века, это нравственный выбор и призвание русской интеллигенции, гуманистической по своим устремлениям.

В семье Симоновичей было пять дочерей и два сына, естественно, и Тоша нередко жил в семье родной тети; с тринадцатилетнего возраста росла у них сирота Ольга Федоровна Трубникова, дочь умершей от чахотки пациентки Якова Мироновича.

«Здесь, в этой семье, - писала Валентина Семеновна о сыне, - довоспитался он, дорос и считал ее, эту семью, своим нравственным термометром».

Серов привел своих друзей Дервиза и Врубеля, с которыми учился вместе в Академии художеств, в дом Симоновичей. «Тут и рисовали, и пели, и лепили, и играли на рояле, устраивали шарады, живые картины - веселились от души», - писала старшая дочь Серовых Ольга Валентиновна Серова по воспоминаниям своих родителей. Вскоре составились пары: Дервиз и Надежда Яковлевна, Серов и Ольга Федоровна, Врубель и Мария Яковлевна.

Врубель в 1884 году уехал в Киев, получив приглашение принять участие в реставрационных работах в Кирилловской церкви XII века. Он там буквально бедствовал и думать о женитьбе не мог. Из друзей имел состояние лишь Дервиз Владимир Дмитриевич, да он был значительно старше, он первым женился (в 1885 году), приобрел в Тверской губернии, в шестнадцати верстах от Твери, имение Домотканово, где и поселился, превратив его в культурный очаг для всей округи.

Выбор места подсказан Серовым; он любил Домотканово, где бывал с 1886 года до последнего года жизни.

В марте 1886 года Серов подаст прошение о предоставлении ему отпуска до первого сентября, ссылаясь на то, что он еще совсем не оправился от болезни, но будет попросту отчислен с резолюцией ректора Шамшина: «До совершенного выздоровления из списка учеников исключить и вид вытребовать».

Бюрократическая казуистика могла дорого обойтись Серову, вплоть до солдатчины, ибо «вид вытребовать» означало лишение льготы по воинской повинности. Вероятно, начальство ведало об умонастроении Серова, которому в Академии многое не нравилось, и он заявлял о своем желании ее бросить. Как Врубель, как Дервиз.

История любви Серова и Ольги Трубниковой при всей чистоте, искренности и силе натур, что прояснится вполне лишь впоследствии, весьма драматична: вечно в разлуке, с письмами, которые постоянно запаздывали, с сомнениями и с новыми объяснениями.

Петербургский климат для здоровья Ольги, мать которой умерла от чахотки, нашли вредным, и ее вместе с Машей Симонович отправили на юг в январе 1885 года, думали, до осени, но разлука длилась год за годом; в сентябре 1885 года Серов сорвался в Одессу, не взяв вида на отпуск, что было вменено ему в вину при отчислении. Поехал с Серовым в Одессу и Врубель, вероятно, из-за Марии Яковлевны.

Ольга Федоровна поселилась в Одессе и давала уроки детям в одной семье, ясно, она стремилась к самостоятельности, тем более что Якова Мироновича уже не было в живых (он умер в 1883 году), а у Симоновичей большого достатка никогда не было.

Она жила письмами от Тоши, которые приходили из Петербурга, из Москвы, из Абрамцева, из Мюнхена и снова из Москвы: «Дорогая моя, милая, Лёлюшка, прости, голубка моя, что я такой негодяй и не писал тебе так долго. <...> Пишу тебе потому, что ужасно захотелось видеть, обнять, поцеловать, прижать к себе, приласкать твое дорогое маленькое личико. А я все живу в Москве и в Питер не еду я, пожалуй, в этом году совсем не поеду. Уж очень мне в Академию не хочется». (Январь-март 1886 года.)

И вот письмо (май 1887 года) из Венеции. Вчера опера Верди «Отелло», сегодня в дождливый день поели устриц и во избежание холеры выпили коньяку...

«Лёля милая, дорогая девочка, я люблю, очень люблю тебя. А какая славная опера «Отелло», какая страстная, кровавая. Ты любишь меня, а? Знаешь, я тебя часто, очень часто вспоминаю. Какая здесь живопись, архитектура, хотя собственно от живописи ждал большего, но все-таки хорошо, очень хорошо. Хотел писать тебе вечерком, но сегодня какой-то дождливый северный день - мы сидим дома (ты знаешь, кто это мы? Нас четверо: Остроухов, двое Мамонтовых, славные юноши).

Если путешествие будет идти таким же порядком, как до сих пор - то ничего лучшего не знаю. Холера - она прошла, положительно ее больше нет. Прости, прости, моя милая, хорошая. Вот-с как, написал я свой плафон, надоел он мне до некоторой степени. Деньги за него получил, и вот я кучу. Езжу по Италии, славно.

Целую тебя, моя дорогая. А все-таки другую не буду любить так, как тебя, моя, моя хорошая. Да, да, ведь ты моя. Ох, прости меня, но я люблю тебя. У меня совершенный дурман в голове, но я уверен, что все, что делалось воображением и рукой художника - все, все делалось почти в пьяном настроении, оттого они и хороши эти мастера XVI века Ренессанса. Легко им жилось, беззаботно. Я хочу таким быть - беззаботным; в нынешнем веке пишут все тяжелое, ничего отрадного. Я хочу, хочу отрадного и буду писать только отрадное. Жаль, сегодня погода дрянь, приятно здесь развалиться в гондоле и ездить по каналам и созерцать дворцы дожей.