Л. Зайонц - На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян

История оды «Фелица» хорошо известна со слов самого Державина: он написал ее в 1782 г., но по совету друзей решил не печатать, поскольку портрет вельможи, данный в этой оде, должен был задеть многих из ближайшего окружения императрицы. Однако весной 1783 г., через приятеля Державина О.П. Козодавлева, ода против воли автора распространилась в списках и попала в руки княгине Е.Р. Дашковой, которая как раз готовила к печати первый выпуск журнала «Собеседник любителей российского слова». Дашкова напечатала здесь «Фелицу» без ведома Державина (журнал вышел в мае 1783 г.) и поднесла журнал императрице. «На другое утро рано императрица посылает за ней. Дашкова застает ее прослезившеюся, с журналом в руках. „Кто, – спросила она, – автор ‘Фелицы’, который меня так тонко знает?“ Через несколько дней, когда Державин по обыкновению обедал у своего начальника, князя Вяземского, скоро после стола сказывают ему, что его спрашивает почтальон. Он выходит и получает большой конверт с надписью: „Из Оренбурга от киргиз-кайсацкой царевны Державину“. В конверте была золотая табакерка, осыпанная брильянтами, и в ней пятьсот червонцев» [Грот, 199].

Исследователи «Фелицы» рассматривают публикацию оды как переломный момент и в поэтической, и в государственной карьере Державина. Ода «Фелица», по словам Владислава Ходасевича, автора известной биографии поэта, имела «решительное влияние» на всю жизнь Державина: в одночасье она сделала его знаменитостью и принесла ему «такую шумную литературную славу, какой Россия до сих пор не видывала». Кроме того, «она разом ставила Державина очень высоко, как бы вводила его в круг людей, с которыми императрица шутит » [Ходасевич, 104, 106]. Более того, публикация «Фелицы» стала переломным моментом в истории русской оды в целом, как в сфере стилистики, так и в сфере ее топики и идеологии. Так, Анна-Лиса Крон, автор последней по времени книги о Державине, включила главу о «Фелице» в раздел «Повышение статуса поэта и поэзии: независимость Державина в моральной сфере ». Она пишет: «Державин значительно изменил [статус] одописца, а в связи с этим изменился и панегирик как жанр. Он поместил одического певца (себя самого) внутри оды [196] , в непосредственной близости от «великих мира сего», и сделал поэта яркой индивидуальностью, живым персонажем в этом мире. Оказавшись внутри одического мира, певец обращается все более и более свободно с жанром и одическим субъектом, сначала осторожно и в шутку представляет поэта таким же, как и «великие мира сего», [а потом] даже уравнивая его с ними в добродетели » [Crone, 116]. С этим рассуждением трудно не согласиться. Всякий панегирик, в силу своей функции, существует только в особом «ритуальном пространстве», которое определяет правила адресования и публикации, например, оды, реакцию со стороны ее адресата, претензии и амбиции панегириста, в конечном итоге – отношения монарха и поэта. Новаторская ода, какой была «Фелица», вне зависимости от воли автора, должна была трансформировать, «переопределять» такое «ритуальное пространство», влиять на статус панегириста.

Процесс этот, однако, был не только длительным и многоступенчатым, как показала А.-Л. Крон, он осложнялся тем, что в него были вовлечены и адресат, и адресант оды: и поэт, и императрица. При этом именно императрица, по крайней мере в 1783 г., ратовала за независимость одописца и требовала, чтобы он был носителем тех моральных ценностей, о которых пишет Крон. Отношения Державина и императрицы не были простыми, не случайно награда Державину была послана императрицей «под рукой», а внешне как будто бы крайне успешный дебют Державина-панегириста в мае 1783 г. привел к отставке статского советника Державина уже в феврале 1784 г. [197] Следует поэтому подробнее остановиться на том, что происходило в течение 1783 г. между Екатериной и Державиным. В настоящей статье мы попытаемся показать, что это был не триумф и быстрое возвышение обретенного императрицей панегириста, а процесс воспитания подданного монархом, то, что Екатерина считала одной из важнейших своих задач и что, как свидетельствуют ее историки, ей так хорошо удавалось. Но в данном случае подданный был панегиристом, а потому воспитание подданного оборачивалось активным вмешательством власти в процессы литературной эволюции. Впрочем, в 1783 г. Екатерина еще книг не запрещала и авторов не ссылала.

Успех «Фелицы» и крайне положительная реакция на нее императрицы не вызывает сомнения у исследователей Державина. Историки литературы, как правило, помнят про табакерку, но настойчиво пропускают другие замечания о публикации оды в «Записках Державина». А они, как отметил еще Я.К. Грот, звучат не совсем однозначно. «Что „Фелица“ была принята императрицею милостливо, – пишет Грот, – ясно из пожалованной Державину награды; но насчет того, как высказывалась об этой оде императрица при дворе , есть у самого Державина два не совсем согласных между собою известия. В одном он говорит, что она разослала оттиски тем приближенным, на которых в оде были намеки, и притом подчеркнула относившиеся к каждому стихи. В другом месте сказано, что хотя императрице очень понравилась ода, но она скрывала это от придворных и подавала вид, будто не принимает на свой счет похвал поэта, дабы и вельможи не относили к себе смелой, хотя и тонкой его критики. <���…> Потому-то, как думает Державин, и подарок был пожалован под рукою » [Грот, 200].

Державин в «Записках» указывает, что он получил табакерку в самом начале мая. Но журнал Дашковой вышел не ранее 20 мая. Грот предположил, что Екатерина действительно познакомилась с одой в начале мая, еще до выхода журнала из печати, тогда же разослала оттиски приближенным и передала Державину табакерку [Державин, I, 158]. Это косвенно подтверждает и письмо Державина В.В. Капнисту, которое Гроту известно не было. Письмо датировано 11 мая 1783 г., и в нем Державин пишет: «Дщерь же моя теперь Фелица Гавриловна скачет по городу, подымя хвост, и всяк ее иметь желает. Старик надевает очки, глухой протягает уши, лакомка при вестфальской ветчине делает глотки, любострастной тает нежностью в беседке, ездок при бегуне присвистывает, невежи в Библии находят источник просвещения, вельможа умеренность одобряет, подагрик ходит, шут умнеет. Словом, всяк ею любуется и радуется» [Кононко, 78]. То есть 11 мая, как можно полагать, ода есть у тех немногих, кто получил копию от императрицы («старик», «глухой», «лакомка», «любострастный», «ездок», «невежа», «подагрик», «шут»), но «всяк» ее хочет иметь. Отметим сразу же, что уже эта ситуация отражает одну из особенностей того своеобразного диалога между Екатериной и Державиным, который завязался в первых числах мая и будет вестись на протяжении всего 1783 г. Здесь, как и в других случаях, публикации запаздывают и отражают лишь часть происходящего. Как правило, Екатерина полностью контролирует завязавшийся диалог и поворачивает его так, как считает нужным; Державин вынужден гадать и подстраиваться по ходу происходящего, он никогда не знает, каковы правила его игры с императрицей, а правила постоянно меняются; наконец, читающая публика вынуждена опираться на слухи и толки, чтобы понять, что же происходит. [198]