Фелипе Фернандес-Арместо - Цивилизации

Империя, доставшаяся в наследство от Ши Хуанди, была слишком неустойчивой, чтобы просуществовать долго, но на протяжении всей китайской истории она воссоздавалась и расширялась. Империя династии Хан, существовавшая с 202 года до н. э. до 189 года н. э., на карте кажется прообразом Китая всех последующих эпох, она занимала не только долины рек Желтой и Янцзы, но и Западной реки, которая впадает в море у Кантона, и простиралась от Великой стены на севере до Аннама на юге и до Тибета на западе. Время от времени вопреки многим препятствиям и отступлениям Китай переходил и эти границы, включая в себя еще более чуждые и незнакомые среды: земли дровосеков Квейчу, Дикий Запад эпохи Тан; Сычуань, «страна ручьев и пещер», соляных шахт, племен, «не готовящих пищу», и «запретных холмов» стали новыми пограничными землями в эпоху Сун. Во времена, которые мы называем началом современности, когда наша традиционная историография занята короткоживущими воинственными европейскими империями, Китай создал обширную и по большинству стандартов гораздо более прочную империю на смежных землях — на острове охотников за оленями Тайване и в маньчжурских степях, где стало появляться все больше огороженных и вспаханных участков и лагерей собирателей женьшеня. В легендарный «иной мир» Синьхуана, в царство пустынь и гор за переходом Джайгуан переселенцы принесли персики, пионы и магазины, торгующие классическими текстами [611] F. Fernandez-Armesto, Millennium: A History of Our Last Thousand Years (New York, 1995), pp. 49–50, 258–262. .

Приспособляемость, способность расширяться, эластичность китайской цивилизации переводит ее в иной класс относительно других цивилизаций речных долин, возникших на наносных почвах. Китайская цивилизация переросла все остальные. Сочетание ее внутренней увязаннности, прочности и магнетизма поражает, поскольку при таком росте и размерах сохранить эти свойства очень трудно. Преимущества экосистем Желтой реки во времена Шан и более ранние не определяют уникальность истории Китая, но относятся к числу условий, породивших эту уникальность.

Ни одна цивилизация не умела приспособиться к столь многочисленным и различным средам без радикальных изменений или без разрыва политических связей. В XIX веке, когда расширение Китайской империи стало невозможно, экспорт людей и культуры продолжился и под внешней оболочкой гегемонии Запада. Из всех народов мира больше всего колонистов и в наибольшее количество районов планеты дали именно китайцы [612] V. Purcell, The Overseas Chinese in South-east Asia (Oxford, 1980); Yuan-li and Chun-his Wu, Economic Development in south-east Asia: the Chinese Dimension (Stanford, 1980); L. Pan, Sons of the Yellow Emperor (Tokyo, 1990); R. Skeldun, ed., Reluctant Exiles? Migration from Hong Kong and the New Orleans Chinese (London, 1994); S. Seagrave, Lords of the Rim (London, 1995). . И никаких признаков ослабления китайского потенциала и к мирной колонизации, и к имперскому расширению, нет. Более того, в последнее время эта традиция расширения ожила и активизировалась: в начале 1950-х годов Китай реаннексировал Тибет и вторгся в Корею; он вернул себе Гонконг и Макао и ведет активные, не раз перераставшие во вспышки насилия, пограничные споры практически со всеми соседями.

Более того, оставаясь в своих нынешних границах, Китай оказал огромное влияние на остальное человечество: например, экспортировал письмо и многие виды искусства в Японию, распространил свои интеллектуальные традиции на большую часть юго-восточной Азии, передал Западной Европе и всему миру целый ряд революционных технологий.

До последних трех столетий большая часть изобретений и технических новшеств, которые резко изменили жизнь человека, приходила из Китая; самые известные из таких новшеств — бумага, печатный станок, домна, соревновательные экзамены, порох и, наряду со многими новшествами в мореплавании, компас. Долго сдерживавшаяся инициатива Китая зависела от наличия путей переноса и доступа к банку данных остального мира. Самые ранние шаги в преодолении этих препятствий не задокументированы, но вполне вероятно, что китайские путешественники пересекали Евразию уже во втором столетии до н. э., а вскоре затем китайские товары морем достигли Эфиопии. Возникновение контактов с Китаем во времена, которые мы называем античностью и Средневековьем, лучше всего иллюстрирует обратный поток информации в Китай: здесь возник архив знаний мира, какого не было у других цивилизаций.

Рассказ эпохи Тан отлично это иллюстрирует. В самый расцвет династии Тан, в 872 году, путешественник из Ирака посетил императора И-цзуна.

Император приказал принести шкатулку со свитками, поставил перед ним и передал переводчику со словами: «Пусть посмотрит на своего господина». Узнав портрет пророка, я сказал:

— Это Ной со своим ковчегом, который спас его во время всемирного потопа…

Услышав эти слова, император рассмеялся и сказал:

— Ты узнал Ноя, а что касается ковчега, то мы в него не верим. Он не достиг ни Китая, ни Индии.

— А это Моисей со своим посохом, — сказал я.

— Да, — ответил император, — но значение его невелико и народ его малочислен.

— А вот, — сказал я, — Иисус, окруженный апостолами.

— Да, — сказал император, — он жил недолго. Его миссия длилась только тридцать месяцев.

Тут я увидел Пророка на верблюде… и меня одолели слезы.

— Почему ты плачешь? — спросил император. — Его народ основал великую империю, хотя сам он не дожил до ее завершения [613] C. P. Fitzgerald, China: a Short Cultural History (London, 1950), pp. 339–340. .

Полагаю, этот рассказ неверен, хотя это не значит, что он не имеет ценности. Очевидно, автор создавал сатирический текст, подготавливая переход к христианам и иудеям. Но Китай здесь изображен правдиво — это картина отвлеченного превосходства, владения информацией, восприятия знаний всего мира. Рассказ помогает понять, почему Китай дожил до наших дней и по-прежнему растет, распространяет свое влияние, в то время как другие цивилизации, возникшие в такой же обстановке, давно исчезли. Цивилизации Месопотамии и Индии погибли еще в древности, а Египет растворился в другой цивилизации. Китай пережил переход границ территории своего зарождения; первоначальный прыжок на четыре-пять градусов по широте стал прообразом дальнейшей экспансии буквально во все виды среды обитания. Это торжество динамизма, агрессии, честолюбия и успешного окультуривания. История, начавшаяся на полоске грязи, захватила весь мир. Китайский потенциал трансформации остального мира еще не израсходован — а значит, еще будет расходоваться [614] Odes, III, xxix, 27. .

Я вспоминаю школу, уроки, на которых мы читали оды Горация. И наткнулись на строку, в которой поэт льстит своему покровителю, рассказывая о том, как Меценат занят государственными делами и среди всего прочего тревожится из-за того, что задумали китайцы. Я не мог поверить, что дела Китая имели значение для Рима времен Августов. Теперь я думаю иначе. Конечно, Гораций преувеличивал. Меценат дружил с поэтами, и они обращались с ним фамильярно. Патрон должен был понять шутку, скрытую в строке Горация: его государственная деятельность носит оттенок аффектации или претенциозности, она слегка показная. Однако чем старше я становлюсь, тем больше верю, что Меценат действительно думал о Китае. Главный вопрос всего остального мира неизменно таков: «Что дальше сделает Китай?» Этот вопрос никогда не потеряет своей злободневности. И нам следует задать его себе и сегодня.