Жан-Поль Креспель - Повседневная жизнь импрессионистов. 1863-1883

Только дружеское участие родных и близких помогло Ренуару пережить очередной творческий перелом, который можно рассматривать как возвращение к прежней манере, правда, отличающийся большей, нежели раньше, живописной свободой и смелостью. После переезда на Монмартр Ренуар все чаще изображал на своих полотнах Габриэлу и девочек, нанятых Алиной для помощи в домашнем хозяйстве; «их кожа прекрасно впитывает свет», — говорил он. Художник писал их обнаженными или в жалких пестрых лохмотьях. На его полотнах появлялись соседские дети, малыши Вари, дочери Поля Алексиса, Кловиса Юга, юная Мари Изамбар, дочь преподавателя одного из парижских лицеев, дочери кухарки госпожи Матье. Страсть Ренуара к живописи стала своего рода бедствием для членов его семьи и соседей. Человек властный, он запретил состригать золотистые локоны сына, ставшие для подрастающего Жана причиной различных комплексов, так как сверстники дразнили его девчонкой. При поступлении в коллеж локоны пришлось состричь, и семилетний Жан вздохнул с облегчением.

На аллее Туманов у Ренуаров были замечательные соседи. Кроме Поля Алексиса, друга и наперсника Золя, и Кловиса Юга семейство Ренуара поддерживало дружеские отношения с египтологом Феарданом и госпожой Бребан, владевшей большей частью пустырей в здешнем квартале. Она жила вместе с сыном в замке Туманов, как раз напротив дома Ренуара. Даже консьержка на аллее Туманов была живописной и симпатичной особой: словно настоящая маркиза, она прогуливалась по аллеям парка в платье со шлейфом, подметая им следы, оставленные левретками госпожи Бребан. Воспоминания Жана Ренуара изобилуют забавными свидетельствами о жизни этого «общества вне общества». Все жили словно одной семьей. Приглашая друг друга в гости, переговаривались через изгородь сада: «У нас сегодня на обед рагу из телятины под белым соусом, вас это не соблазняет?» Чаще всего приманка срабатывала: у Ренуаров стол был превосходным. Алина была прирожденной поварихой. Сильно располнев после родов, она перестала готовить сама и довольствовалась тем, что со знанием дела руководила кухаркой и многочисленной прислугой, однако девушки чаще позировали Ренуару, чем взбивали соусы. Сохранилось изрядное число необыкновенных рецептов Алины, пожалуй, лучших из рецептов гурманов-импрессионистов (их следовало бы однажды собрать и издать). По субботам на ужин традиционно готовилось на древесных углях мясное блюдо в чугунке — для нежданных, но всегда желанных гостей.

В хорошую погоду женщины собирались в саду, занимались шитьем и сплетничали. Часто по вечерам после ужина Ренуар принимал соседей в мастерской. Здесь можно было свободно обсуждать любые темы: театр, музыку, литературу… говорили и о политике, но никогда — о живописи. Ренуар вволю наговорился на эту тему в «Гербуа» и «Новых Афинах», и она ему изрядно надоела. Конечно, со старинными приятелями они вспоминали прежние времена, но он виделся с ними все реже. Только с Сезанном, которого искренне любил, Ренуар остался дружен и с удовольствием останавливался у него в Эксе или Эстаке.

Самое удивительное, что они мало разговаривали и могли подолгу молчать, сидя рядом; по-видимому, между художниками существовала невидимая связь и они понимали друг друга без слов.

К этому времени группа импрессионистов перестала существовать. Мане, Кайботта и Берты Моризо не было в живых. Писсарро редко выезжал из Эраньи, но, бывая в Париже, иногда успевал навестить друга с аллеи Туманов. Ренуар то ссорился с Дега, то между ними устанавливались натянутые, прохладные отношения. Моне же, удалившись от Парижа на 80 километров, превратился в эдакое бородатое божество, воцарившееся, подобно лесному духу, посреди ирисов и роз, к которому на поклон стекалось все больше народу. Ренуар печально констатировал: «На первых порах мы составляли группу, ощущалось чувство локтя, мы всегда подбадривали друг друга. И вот в один прекрасный день я остался в полном одиночестве! Кто-то ушел из жизни. От этого голова идет кругом!»

Кое-кто из гостей дома на аллее Туманов все же принадлежал к живописной монмартрской богеме, например «всеобщий любимчик» Марселей Дебутен, которого Ренуар принимал с радостью. От него он мог узнать, как живут остальные, и передать через него какое-нибудь послание, поскольку письма он писал охотно, не комплексуя по поводу синтаксиса и орфографии. Частенько у него появлялся Биби ла Пюре, нахальный клошар (настоящее его имя было Андре Жозеф Сали де Салиа), но дальше кухни, где Габриэла готовила ему изумительные сандвичи, его не пускали. Этот бывший студент любил рассказывать, как в кафе Латинского квартала познакомился с Верленом и получил в подарок сборник поэм с автографом поэта: «Биби ла Пюре, сногсшибательному и забавнейшему оригиналу!» — в знак благодарности за то, что тот помог ему, перебравшему абсента, добраться до его логова. В засаленных лохмотьях, но всегда с цветком в петлице, Биби ла Пюре хвастался, что никогда не менял рубашек, поскольку та, которую он носил, была подарена самим Верленом. Стирать ее он считал святотатством. Неблагодарный и бестактный, он частенько жаловался Ренуару на то, что приготовленные Алиной корнишоны были пересолены… Он дожил до глубокой старости, познакомившиеся с ним Пикассо и Жак Вийон успели написать его портреты.

Любимым развлечением импрессионистов на Монмартре был цирк Фернандо. На первых порах это было довольно скромное заведение, раскинувшее после многочисленных выступлений в парижском предместье шатер на пустыре на углу улицы Мартир и бульвара Рошешуар. Добившись успеха, его владелец, бельгиец, наездник, взявший псевдоним Фернандо, в 1875 году построил для своего цирка капитальное здание, известное сегодня под именем «цирк Медрано» (речь идет о том самом Медрано, знаменитом клоуне Бум-Буме, любимце парижской детворы, к которому цирк перешел от первого владельца).

Ренуар обожал атмосферу цирка, наряды, украшенные мишурой и сверкающие при ярком свете газовой рампы. Во время работы над «Балом в «Мулен де ла Галетт»», возвращаясь к себе на улицу Сен-Жорж, он частенько наведывался сюда. Разумеется, это привело к созданию нескольких полотен, навеянных волшебной магией цирка: «Белый клоун», «Жонглерки»…

Дега, живший тогда на улице Бланш, — на улицу Виктор-Массе он переехал только в 1886 году, — по вечерам часто бывал в цирке Фернандо со своими приятелями Жерве и Фореном. Кроме Бум-Бума здесь блистала еще одна звезда, мулатка мисс Ла-Ла, так называемая Женщина-пушка. Почему она получила это прозвище, остается загадкой; номер ее заключался в том, что циркачка по гладкому канату взбиралась под купол цирка и под грохот барабанов, удерживаясь одними зубами, повисала над бездной. Внимательно изучая жесты акробатов, Дега сделал в цирке множество зарисовок, использованных затем для большой картины «Мисс Ла-Ла в цирке Фернандо». Картина не имела успеха у критиков, а у помпьеристов и подавно: всех шокировал угол зрения, под которым была изображена акробатка. Критики, столь же невежественные, сколь и самодовольные, не сумели распознать использованную художником плафонную перспективу, применявшуюся в XVIII веке Тьеполо и другими итальянскими живописцами.