Жан-Поль Креспель - Повседневная жизнь импрессионистов. 1863-1883

Но все это не шло ни в какое сравнение с теми конфликтами, которые возникали на почве различных политических убеждений. Тут опять отличился Дега! Будучи представителем крупной буржуазии и имея связи с итальянской аристократией — одна из сестер его отца была герцогиней, — он в глубине души всегда придерживался монархических убеждений и уж во всяком случае был противником республиканского правления. Дега презирал награды, распределяемые как правительством империи, так и республиканцами. Друзья вынуждены были снимать свои орденские ленты перед встречей с ним, что, однако, не мешало Дега кричать за их спиной о том, что они получили награды при великом разграблении. Ну а когда Мане наивно признался в своем желании получить награду, подобно своему другу Ниттису, Дега бросил ему в лицо: «Естественно! Я давно знаю, что вы типичнейший буржуа». К счастью, в тот момент, когда Мане, благодаря своему другу по коллежу Антонену Прусту, ставшему министром изящных искусств в кабинете Гамбетты, получил орден Почетного легиона, он был уже в ссоре с Дега. Тот попробовал подтрунить над старым другом, но удовольствия от этого не испытал.

Поскольку Моне тоже презирал награды, Ренуар, когда его наконец наградили, написал ему смиренное письмо, умоляя, несмотря на случившееся, не отказывать в дружбе.

Переполнило чашу терпения и привело к окончательному разрыву между членами группы «дело Дрейфуса». [17] В 1894 году Альфред Дрейфус, офицер Генерального штаба, капитан французской армии, еврей по национальности, был приговорен военным судом за выдачу военных секретов Германии к вечному заключению на Чертовом острове. Дрейфус и на суде, и позже отрицал свою вину. В 1897 году его брат направил военным властям письмо, в котором доказывал, что капитан Дрейфус был невиновен и осужден преднамеренно, чтобы отвести кару от действительного виновника. Им был венгерский авантюрист Эстерхази, служивший ранее в австрийской армии и Иностранном легионе, а затем ставший офицером французского Генштаба. Одновременно виновность Эстерхази была установлена и начальником французской контрразведки, полковником Пикаром. Тем не менее Эстерхази, пользовавшийся поддержкой генералитета и парижской аристократии, был полностью реабилитирован военным судом, занявшимся разбором его дела, а полковник Пикар, не скрывавший своего мнения, был уволен с военной службы в феврале 1898 года. Вся Франция тогда разделилась на два лагеря: их называли дрейфусары и антидрейфусары. Причем речь шла теперь не только о реабилитации невинно осужденного человека, но и о защите прав человека вообще. Под давлением общественного мнения А. Дрейфус в 1899 году был помилован, а в 1906-м — реабилитирован. Ниже подробно рассказывается об участии в этом деле Эмиля Золя. И тут мы вновь должны вспомнить о пропасти, существовавшей между богатыми и бедными. Дега и Сезанн были антисемитами. Дега занял крайнюю позицию и в своем неистовстве отказался от каких-либо встреч с четой Алеви, очень близких ему людей, прервал отношения с Писсарро — евреем, вызывавшим в нем восхищение, который в свое время давал ему уроки литографии. Моне и Писсарро, напротив, стали дрейфусарами, а Ренуар оказался где-то на перепутье между двумя лагерями. Либерал и противник шовинизма, он ненавидел экстремизм как правого, так и левого толка и был убежден, что Дрейфус стал жертвой каких-то махинаций, но… случалось, что и он, из-за какого-нибудь личного мимолетного разочарования, проявлял антисемитизм. А после того как банкир Каэн д’Анвер заплатил ему всего лишь 1500 франков за сделанный им портрет его дочерей у фортепиано, художник разразился целым потоком едких замечаний о евреях. Но это было лишь приступом раздражения, не сказавшимся на его поведении в дальнейшем.

Из факта существования определенных разногласий между художниками не следует делать вывод об абсолютном антагонизме между ними. Совсем наоборот. Ссорясь и критикуя друг друга, импрессионисты высоко ценили художников своего круга, преклоняясь перед чужими достижениями. Дега — гроза группы, хотя и не удостаивал Сезанна беседой, тем не менее коллекционировал его картины; он также восхищался творчеством Ренуара и Гогена. В годы испытаний импрессионисты всегда поддерживали друг друга. А началось все в 1863-м. Эта роковая дата была ознаменована скандалом из-за «Завтрака на траве»; и вот что удивительно — публику шокировали вовсе не светлые тона и упрощенные формы, а присутствие обнаженных женщин среди мужчин, облаченных в пиджаки и сюртуки. Другое дело, если бы на последних были тоги…

Мане часто выставлял в своей мастерской полотна друзей, желая заинтересовать ими любителей живописи, имевших средства. Ему не раз доводилось выручать Моне. До начала Франко-прусской войны Моне и Ренуару помогал Базиль. Значительный пенсион, назначенный родителями, позволял ему это делать. Не раз мастерская Базиля служила художникам приютом; помогая Моне, он даже купил у него картину «Женщины в саду» за 2500 франков и выплачивал эту сумму в течение нескольких месяцев. Но Моне это казалось недостаточным; он наивно полагал, что Базиль мог помочь ему более существенно, чтобы он смог решить свои проблемы, которые чаще всего сам и создавал. Кайботт, принявший после 1870 года от Базиля эстафету, желая выручить друга, купил целый ряд картин Моне, в том числе «Вокзал Сен-Лазар», а у Ренуара — «Бал в «Мулен де ла Галетт»», «Качели» и «Ложу»…

Ренуар, сам находившийся в непрерывном поиске заказов, представил своему постоянному клиенту Шоке Сезанна, который, в свою очередь, рекомендовал знакомому коллекционеру Моне.

В более трагических обстоятельствах дружеские узы становились особенно прочными. Так, смерть Базиля в боях под Бон-ла-Роланд глубоко поразила всех без исключения импрессионистов; Моне и Ренуар до конца жизни говорили о Фредерике Базиле как о рыцаре без страха и упрека. Ту же боль утраты они ощутили, когда умер Эдуар Мане.

Для светского общества времен Второй империи были характерны легкомыслие и притворная добродетель, расчетливость и грошовые заработки; вседозволенность прикрывалась видимостью приличий и благопристойности. Вполне допускалось, что муж может изменить жене и даже растранжирить ее состояние на содержание кокоток — то были времена знаменитых куртизанок Терезы ла Пайва и Коры Перл, — но неузаконенный брак, презрительно именуемый связью, приводил человека к полной изоляции; мать-одиночку презирали, а незаконнорожденных детей гнали отовсюду.

В истории жизни Мане отразились низменные черты этой двойной морали. Двадцатилетним юношей он прижил ребенка с девушкой, дававшей уроки ему и его младшему брату. Произошло все просто, без затей, и стоит лишь подивиться тому, как в этом кругу, где недоверчивость всегда считалась благоразумием, где нужно было быть постоянно настороже, могли допустить, чтобы столь свеженькая и аппетитная девица, как Сюзанна Леенгоф, давала частные уроки двум юнцам без соответствующего надзора. Юная голландка казалась мадам Мане воплощенным достоинством и целомудрием… Не могла же она предвидеть, что Эдуар, после путешествия в Рио-де-Жанейро в качестве ученика лоцмана на борту «Гавра и Гваделупы», раскрепостится до такой степени, что подхватит сифилис и очень скоро сам начнет давать уроки Сюзанне, но несколько иного характера. Эта банальная история никогда не стала бы достоянием гласности, если бы не беременность Сюзанны. Страстно влюбленный Мане открылся матери, не решившись довериться отцу: тот был сурового нрава. Умная и решительная женщина, мадам Мане постаралась сделать все, чтобы сохранить благопристойность: она отправила молодую женщину на время родов в укромное место, чтобы Эдуар никоим образом не принимал участия в появлении на свет ребенка, а сам этот факт тщательно скрывался.