Олег Буткевич - Красота

И все же логика материалистического анализа со всей определенностью указывает нам диаметрально противоположную постановку вопроса, сколь бы сложным ни представлялось его решение. В мире должно быть нечто материальное, нечто совершенно объективное, не зависящее ни от нашего сознания, ни от наших идеалов, что дает людям ощущение красоты. Иначе пришлось бы согласиться с тем, что ощущение красоты — результат массового, всеобщего заблуждения, что эстетическое общественное сознание, подобно религиозному, — лишь исторически обусловленное самообольщение человечества и что сама красота есть не что иное, как фикция, что она действительно лишь мираж, иллюзия, утешение в ницшеанском смысле, дарованное нам милосердным провидением.

Первый важнейший вопрос, на который, следовательно, надлежит ответить, если мы хотим продвинуться вперед по пути материалистического исследования прекрасного, формулируется следующим образом: каковы те объективные качества или качество, те объективные материальные закономерности или закономерность, которые субъективно воспринимаются сознанием в ощущении красоты действительности?

Мы видим, что сформулированный таким образом вопрос со всей определенностью предстает перед нами как частный случаи основного вопроса философии о взаимоотношении материн и сознания. Материализм утверждает первичность материн и вторичность отражающего ее сознания, что и предопределяет необходимость существования вне сознания объективного источника нашего субъективного ощущения прекрасного.

Ответ на главный гносеологический вопрос эстетики должен дать нам ключ и к остальным сторонам проблемы красоты.

Указанный вопрос четко сформулирован в работе А. Бурова «Эстетическая сущность искусства». Автор, на наш взгляд, весьма убедительно пишет, что «узел проблемы эстетического — в диалектике объекта и субъекта» 7, и соответственно делает вывод: «Красота то же, что истина, но это именно истина особого качества как по предмету, так и по вызываемому им состоянию субъекта. Первая задача состоит, следовательно, в том, чтобы определить, какие именно специфические закономерности объективной действительности вызывают в человеке это особого рода состояние, а также — в чем особенности этого состояния»8.

Однако затем Буров попросту воспроизводит известное положение Чернышевского «прекрасное есть жизнь»), но при этом вкладывает в него совершенно новый, не предлагавшийся самим Чернышевским смысл. «Итак, — пишет он, — прекрасное, по Чернышевскому, есть такое объективное качество реальной действительности, как жизнь. Жизнь, развивающаяся самым нормальным образом, здоровая, полная сил, и есть красота. Вполне понятно, что полнота жизни как объективная тенденция («стремление») самой жизни существует и без человека, как и любая другая объективная закономерность материи. Значит, с одной стороны, красота объективна (объективна полнота жизни и тенденция к ней); с другой же стороны, Чернышевский вынужден дополнить формулировку, подчеркнув значение субъекта красоты, ибо без него невозможно объяснить фактически имеющих место и закономерных различии, несовпадении в оценках жизни, вследствие чего, например, женская красота для крестьянина и аристократа (см. пример Чернышевского) весьма различны» 9.

Нетрудно заметить, что Буров вложил в уста Чернышевского ответ на гносеологический вопрос, поставленный самим Буровым. Борясь с «наилучшей» идеалистической эстетикой своего времени, Чернышевский провозгласил, что подлинно прекрасное существует не в искусстве, но в жизни, в реальной действительности, что «прекрасное есть жизнь», и далее уже подробно исследовал проблему, соответствующую современному пониманию проблемы общественно-эстетического идеала, утверждая, что человеку дороже всего и милее «жизнь, ближайшим образом такая жизнь, какую хотелось бы ему вести, какую любит он»10, и затем, развивая мысль о жизни «по нашим понятиям», то есть, как следует из его анализа, прежде всего понятиям классового характера.

Буров же, резко переведя разговор в гносеологическую плоскость, утверждает, как мы видим, что объективно прекрасным является естественная закономерность жизни, существующая независимо от нашего сознания, а следовательно, и от наших идеалов, наравне с другими закономерностями. Но это значит, что в отличие от объективно прекрасной жизни другие закономерности , то есть вся неживая природа, не могут быть объективно прекрасными . Тем самым Буров как бы делит мир на две половины: живую, которая является объективным носителем красоты, и неживую, которая им быть не может, так как в ней объективно, независимо от человеческого сознания жизни нет.

Если мы обратимся к любому явлению нежилой природы: к камням, горам, небу и т. д., то, с позиции Бурова, если быть последовательными, мы должны или вдохнуть в них жизнь, одухотворить весь неодушевленный мир, наделив его объективной жизнью, или отказать им в объективной, не зависящей от нас красоте; иначе говоря, согласиться с тем, что лишь наше сознание наделяет все это не существующим реально качеством красоты.

Именно в таком духе Буров и поступает. «Человек, — пишет он, — узнает в своих предметах свою собственную творческую, духовно-нравственную сущность. Он узнает ее также и в естественной природе, когда при эстетическом восприятии оживляет ее до уровня своих собственных сущностных сил, вернее, когда он рассматривает и оценивает ее жизнь по аналогии со своей собственной» 11. И далее: «В этой форме (красоте. — О. Б .) всегда „просвечивают" человеческие сущности, какого бы характера и значения ни был сам по себе прекрасный предмет» 12.

Таким образом, несмотря на четко сформулированный основной гносеологический вопрос, Буров в своей книге не отвечает на него, так как не находит искомых объективных корней красоты огромной части вселенной, красоту которой мы между тем постоянно ощущаем.

Публикация этой работы вызвала в свое время оживленную полемику, отголоски которой вспыхивают подчас и сегодня. Вспомнить о ней приходится в связи с возникновением и развитием целого направления в эстетике, резко осудившего взгляды, близкие к точке зрения Бурова, как «домарксистский метафизический материализм», не способный подняться над устаревшим пониманием объективности красоты как природной объективности. Этот порок усматривался, конечно, и в концепции самого Бурова.

Взамен природной объективности прекрасного оппоненты «природников» или, как их еще называли, «естественников»*, выдвигали с разными вариациями концепцию общественной объективности «эстетического», в том числе и красоты** 13. И хотя впоследствии и эта точка зрения была подвергнута убедительной критике14, мы кратко остановимся на ней как на представляющем несомненный интерес варианте поиска прекрасного в самой действительности, завоевавшем немало сторонников.