Зигмунд Кинси - История борделей с древнейших времен

Жители города выбирают на свой вкус мужчин или женщин. Никаких табу, только несколько простых правил: рабы принадлежат своим хозяевам и телом и душой (если есть), и хозяин их использует по своему желанию или по желанию своих гостей или друзей. Для освобожденного, если он соглашается с желаниями своего бывшего хозяина, это всего лишь благодарность. Римлянин обязан уважать некоторые запреты: гомосексуальная пассивность и женоподобные повадки не для него. Сенека делает вывод: пассивность – это «преступление для свободного человека, для раба – безоговорочное уважение, для освобожденного – услужливость по отношению к хозяину».

Если в Греции идеалом была любовь к благороднорожденному отроку, которого влюбленный наставлял в том, как быть достойным мужем и гражданином своего полиса, то в Риме «любимец» всегда был немножко не человеком: раб, чужеземец, актер. Одним из самых ходовых оскорблений у римских мужчин было «te praedico», означавшее: «Я возьму тебя в зад», или «irruo», означавшее: «Я дам тебе высосать». Именно эти угрозы щедро рассыпает Катулл, который, как мы уже убедились, за словом в карман не лезет.

Для удовлетворения спроса существовали мужские лупанарии, где собирались красивые рабы из Африки и Азии, их было особенно много в Субуре, на Эсквилине и у моста Сублиция, а также в подвалах некоторых театров и цирков и в кабачках; вывески в виде фаллоса оповещали об оказываемых услугах.

Но лупанарии также пополнялись молодыми провинциалами, которые не смогли найти в Риме средства пропитания. Многие из них жили со своими любовниками, занимались домом и стряпней, пытаясь превратить насилие в какое-то подобие человеческих отношений.

Люди же побогаче предпочитали покупать хорошеньких рабов, умевших петь и танцевать, в свое вечное пользование. Так попал в Рим Трималхион, герой романа Петрония «Сатирикон»: «Да, как я вам уже говорил, своей честности обязан я богатством. Из Азии приехал я не больше вон этого подсвечника, даже каждый день по нему свой рост мерил; чтоб борода скорее росла, верхнюю губу ламповым маслом смазывал. Четырнадцать лет по-женски был любезным моему хозяину; ничего тут постыдного нет – хозяйский приказ. И хозяйку ублаготворял тоже. Понимаете, что я хочу сказать. Но умолкаю, ибо я не из хвастунов. Итак, с помощью богов я стал хозяином в доме; заполонил сердце господина. Чего больше? Хозяин сделал меня сонаследником Цезаря. Получил я сенаторскую вотчину…»

Разбогатев, Трималхион и сам заводит любимчика: «Затем, надев ярко-алую байковую тунику, он возлег на носилки и двинулся в путь, предшествуемый четырьмя медно-украшенными скороходами и ручной тележкой, в которой ехал его любимчик: старообразный, подслеповатый мальчик, еще более уродливый, чем его хозяин Трималхион».

Тиберий, хозяин империи, наслаждается в своем дворце изысканными удовольствиями. Декор, театр, музыка, танец, эротические фрески – все здесь устроено для того, чтобы возбудить похотливого старика. Современники считают, что у него извращенный вкус, даже по критериям того времени.

Суэтон пишет: «Он развивает свою мерзость и непорядочность: стыдно в это верить и рассказывать об этом. Предполагается, что он приучал мальчиков с нежного возраста, которых он называл своими маленькими рыбками, держаться и играть между его ног, когда он плавал, и возбуждать его языком и покусывать. […] Его предпочтения и его возраст привлекали больше всего его именно к этому виду разврата». Все делалось, чтобы возбудить слабеющего старика и доставить ему желаемое удовольствие. Император вешает в своей спальне картину Парразия, где Аталанта оказывает такую почесть Мелеагру.

Кроме проституток, зазывающих мужчин на улице, существуют «дневные красавицы», одетые с иголочки, которые передвигаются по улицам в портшезах, с носильщиками и рабами. Они сами выбирают себе любовников, точнее, их богатство и принимают приглашения на закрытые вечера и оргии.

Утро этой изящной модницы начинается с туалета. Ее туалетная комната напоминает лабораторию алхимика, заставленную всевозможными горшочками, флаконами, с большим зеркалом, в котором можно рассмотреть себя в полный рост, и множеством маленьких ручных зеркал (по возможности золотых и серебряных).

Римская косметика не аппетитна и вредит здоровью. Применяются свинцовый порошок, мел, разведенный в кислоте, и даже экскременты крокодила. Ужасно, но, чтобы сделать кожу светлее, приходится идти и на это. Если любовник в порыве страсти выбил тебе пару зубов или они выпали сами, приходится покупать золотые коронки или коронки из слоновой кости и закреплять во рту с помощью золотых нитей. Кстати, зубы у римлянок частенько были плохими, о чем говорит римская эпиграмма «Две гетеры»: «У Таис – черные зубы, у Лаис – белые. В чем дело? У первой – свои, у второй – заемные». Чтобы освежить дыхание, можно было пососать несколько пастилок из мирта и мастикового дерева, замешенных на старом вине, или ягоды плюща и мирры. Зубы также можно было чистить пемзой, растертой в порошок; для ароматизации ее смешивали с измельченными розовыми лепестками, четвертью чернильных орехов и таким же количеством мирры… Потрескавшиеся губы смазывали гусиным жиром.

На отбеленную кожу наносится румянец из красной селитры и киновари. Ресницы подкрашивают жидкой тушью из сажи. Брови чернят углем. Пасту из бобов используют как крем, разглаживающий морщины. Вечером кладут на лицо маску из цветочной муки или хлебный мякиш. А вот более сложный рецепт крема: смешать яйца и ячменную муку, высушить и растереть смесь на мельничном жернове; добавить тертый, сброшенный весной олений рог, винный камень, толченые луковицы нарциссов, пшеничную муку, мед.

Кремы готовили из перетопленного овечьего жира, из ослиного молока, с загаром боролись с помощью смеси из телячьего навоза, растительного масла и камеди. И наконец, кожу можно было отполировать кусочком пемзы.