Валерий Турчин - «Образ двадцатого… В прошлом и настоящем»

Историки искусства не только часто поддерживали развитие нового искусства, но и вводили понятия, которые провоцировали и художников думать и творить по-новому. В 1920-е годы появилась мода на исследование «стилей как стилей жизни» (того же импрессионизма, ампира, барокко). Нетрудно было, исходя из этого тезиса, пытаться всякий «изм» превратить в стиль жизни. Поль Синьяк своей пуантилью покрывал не только полотна, но и принадлежащие ему яхты, Соня Делоне геометрическими узорами — автомобиль, Роджер Фрай расписал пианино и Роберт Раушенберг — кровать. Хотя все это мелкие и внешние факты, но они по-своему, в определенном контексте, весомы. Другое дело, когда футуристы мечтали сделать всех «людьми будущего». Пит Мондриан верил, что своими картинами с прямоугольными схемами линий и прямоугольников научит людей жить по «законам гармонии». Сюрреалисты переделывали обыденное сознание, терроризируя его своим поведением, статуями, картинами и абсурдными объектами, социалистический реализм воспитывал коммунистические когорты, бездумно подчиняющиеся власти и марширующие в будущее, а поп-арт льстил людям общества массового потребления. Только к концу века художники перестали что-либо обещать, чему-либо потакать, утверждая самое простое: раз они существуют, то есть и современное искусство. Оно довольно разнообразно, так что каждому свое. А какое? Об этом можно договориться в кругу профессионалов, которые уже давно решили, что искусством может стать все, о чем им удастся договориться. Раньше эту теорию они берегли для себя, теперь обнародовали. Легче говорить о нем, если оно «похоже» на какие-то предшествующие образцы, но этот прием — для профанов, а так может быть вовлечено в понятие современного искусства любое действие и любой объект.

Нет сомнения, что развитие искусства прошло в этом столетии несколько этапов, которые слишком очевидны. Тут видны, и довольно ясно, начало, середина и конец. Причем середина общего процесса с 1930-х годов по 1950-е была разбита еще и мировой войной, когда развитие искусства во всех странах фактически прекратилось, так что и начальный, авангардный, и последующий, примиряющий его с публикой и заставляющий его сдать многие свои позиции, и последний, трансавангардный, по числу лет и по интенсивности поисков оказывались более или менее равными. Интереснее то, что они были, несмотря на всю свою различимость, тесно спаяны друг с другом.

И все же...

Достаточно ясно дело обстоит с ар нуво, которое является прологом и моделью будущего развития. Затем начинается, собственно, развертка новых концепций, которые образуют эффектный веер разных «измов» и отдельных стратегий, окончательно обламывающихся в середине 1920-х годов и дрейфующих до начала 1930-х. Период этот, помимо повторения (сама идея бесконечного повторения и перемножения бывшего крайне свойственна XX веку; собственно, он больше наполнен этим, чем поисками нового) прежде найденного, порождает принципиальные решения, имя которым стало авангард. Он возникает на рубеже веков, кажется необычным и даже несколько скандальным (это входило в поэтику его самоосуществления), прежде всего он привлекает к себе внимание, как все новое. С тех пор концепция новизны определяет устремление вперед и, более того, оценку происходящего. Только к концу века категория «новое» перестает работать с прежней активностью...

Однако особо интересно другое, что, едва возникнув и смущая необычностью, авангард быстро нашел своих поклонников и ценителей, стал модным, а вскоре, подобно наркотику, и необходимым. То есть с момента появления до момента признания проходит крайне мало времени, около десяти лет, не более; так когда-то было уже с импрессионизмом. Это является важным свидетельством того, что он был необходим, ожидаем. Выставки и критика быстро популяризировали открытия художников.

Вскоре авангард стал стилем эпохи, хотя на самом деле далеко не все могли принять его окончательно. Тем не менее стоит обратить внимание на то, как много появилось у него попутчиков, которые смягчали крайний радикализм, приноравливали парадоксальные решения к более традиционным вкусам. Характерно, что эти мастера второго, третьего и прочих кругов сделали свое дело, придав радикализму приемлемую массовость; они сделали свое дело и канули в небытие, так как их имена ныне знакомы только узкой касте специалистов. Важно, что они были, этакие маленькие Матиссы и им подобные по всей Европе, вплоть до эстетического захолустья. Характерно, что там их «дикости», на самом деле «полудикости», было вполне достаточно, чтобы воспитывать новые вкусы. Объяснимся еще одним примером. Творчество И. Стравинского и А. Шенберга представляет высшие достижения авангарда, но мало кто упомнит имена меньшего масштаба, а уж тем более что пели в кабаках и кафешантанах или каковы были мелодии вальсов и полек наших бабушек, а тем не менее все это, вместе взятое, составляло музыкальную культуру начала века, просто разнообразно дифференцированную по задачам, по жанрами и по публике, которая их предпочитает. И так происходило во всех областях.

В самом художественном сознании XX века, развивающемся, при всем единстве, наплывами, видно, как оно появилось и менялось. Война оказалась сильным испытанием, тем более что творческая активность на время затихла, а многие мастера ушли на фронт и не вернулись. После войны пришлось подвести итоги. В деле искусств это было обеспечено дадаизмом, который с пафосом отрицал все, что было обесценено. И буря dada, наметившаяся в 1912—1916 годах, разразилась по всем странам, проконтролировав все живое, что оказалось связанным с авангардом. Объявив о себе, воспользовавшись нейтралитетом Швейцарии, в Цюрихе в 1916 году, дадисты ошеломляли своими манифестами, объектами, акциями, а свой последний бал (буквально, ибо выходцами из России И. Зданевичем и С. Шаршуном был организован «Трансментальный бал» в 1922 году) отпраздновали в Париже, схлестнувшись с нарождающимся сюрреализмом. Тогда же в ряде стран стала складываться новая система искусства, патронируемая диктатурами. Началось в Италии, продолжилось в Германии. В СССР формировалась доктрина социалистического реализма.

Что касается первого, авангардного периода, то он формировался в связи с эстетикой символизма, более того, и впоследствии некоторая символистская окрашенность наблюдается во всех исканиях, проявляясь прямо или опосредованно, а порой и в превращенном виде. Фовизм устремился к пониманию живописного бытия знака, пытаясь обрести эквивалентное выражение для идеи прекрасного, но недолговечного бытия, кубизм занялся его конструкцией, боясь хаоса непознаваемого, футуризм искал таинственное в банальном, впервые заглянув в лицо техники, а ранняя абстрактная живопись мучилась в поисках чистого бытия непознаваемого. Экспрессионизм блуждал в лабиринтах напуганной души. Символизм всех этих концепций исходил из теософской программы творчества. Все новое искусство в Европе и в США базировалось на доктринах Е. Блаватской, А. Аксакова, Р. Штайнера, Э. Шюре, П. Шенавара, д-ра Папюса. Наследуя доктрины мистицизма, эзотерических и оккультных наук, алхимии, мечтая о синтезе религий Запада и Востока, как древних, так и новых, читая Бёме, Сведенборга и основателей масонских орденов, художники устремились к новой теософии, которая в начале века переродилась в антропософию, о чем заговорила А. Безант и ее последователи. Во всех странах стали действовать ложи и тайные или легальные религиозно-философские объединения. С теософией были связаны художники группы «Наби» и основатель объединения «Роза и Крест» Сар Пелладан, члены брюссельского общества «Свободная эстетика» и итальянец Дж. Сегантини, Одилон Редон и молодой К. Петров-Водкин, Э. Мунк и Ф. Купка, Г. Климт и Э. Каррьер. Чуть позже В. Кандинский, Н. Кульбин, братья Бурлюк, К. Малевич, А. Экстер, П. Мондриан, Р. Делоне...