Георгий Миронов - Лики России (От иконы до картины). Избранные очерки о русском искусстве и русских художниках Х-ХХ вв.

Тема Ермака была неизбежна для него. Он так гордился своим 200-летним казачеством. И – в этом весь Суриков, гордясь казаками, восхищаясь их храбростью, он сочувствует и побежденным. В этом – удивительная русскость и православность Сурикова: так же в давние времена русский летописец, воспевая мужество воинов, бравших Казань, отдавал должное мужеству татар, ее оборонявших. В «Ермаке» Суриков – на основе сделанных на родине десятков этюдов – воссоздает целую галерею образов инородцев, к которым он с детства относился с большим уважением. Три года он – уже известный мастер – вновь изучал их быт, обычаи, костюмы. Множество этюдов с вогулов, остяков, татар, хакассов сделал Суриков в Сибири. Он любил и этих своих земляков. «Пишу татар, – сообщал он в одном из писем. – Написал порядочное количество. Нашел тип для Ермака». Вот так вот, в одном ряду…

Он развернул войско Кучума, в отличие от войска Ермака, фактически лицом к зрителю. И через лица их – показал драму завоевания.

И в то же время для него, потомка казака, пришедшего в Сибирь с Ермаком, эта битва не могла не быть и своего рода яростным праздником русского оружия. Вновь, в ходе работы над картиной, он ощутил свое кровное, глубинное родство с героями картины. Недаром в эти годы он воспроизводит в акварели свои детские рисунки с натуры, изображающие родственников – казачьих офицеров. Он далеко ушел, а пуповина осталась. А любить и победителей, и побежденных дано лишь щедрым…

Покорение Сибири Ермаком. 1895 г.

Эта картина для потомственного казака, чьи предки где-то здесь, в толпе, в битве, на картине, – была и прославлением подвигов пращуров, и возможностью реализовать в мощной эпопее свой страстный темперамент, почувствовать себя в родной стихии. Эскизы к картине создавались в течение двух лет.

В 1890 г. композиция выстроилась окончательно. Пять лет ездит он по России в поисках натуры, работая над полотном. В лето 1891 г. пишет нужные пейзажи в Тобольске, в 1892 г. – пишет казачьи типы на Дону, оружие, одежду.

В 1893 г. – он вновь в Сибири, – делает десятки этюдов и эскизов с инородцев. Пишет оружие, лодки, ищет нужную пластику. В 1894 г. – вновь в Тобольске, чтобы увидеть в отражении мутных вод Иртыша, в суровой осенней природе давнюю сибирскую драму…

Он писал историю давнюю, но… хорошо ему знакомую. Писал лично пережитое. Вспоминал: «Точно так же, бывало, идем в кулачном бою стенка на стенку, сомнем врага, собьем в кучу, прижмем к обрыву и врежемся в кашу человеческих тел. И типы инородцев – тоже, все это было хорошо знакомо по сибирской жизни. Даже и силуэты всадников, в смятении скачущих на дальнем берегу, – тоже не что иное, как передача ярко сохранившегося в памяти впечатления».

И в то же время… Точно заметил И. Е. Репин: достоверность детали важна лишь при гениальности главного замысла. «Впечатление от картины так неожиданно и могуче, что даже не приходит на ум разбирать эту копошащуюся массу со стороны техники, красок, рисунка. Все это уходит как никчемное, и зритель ошеломлен этой невидальщиной. Воображение его потрясено, и чем дальше, тем подвижнее становится живая каша существ, давящая друг друга. После и казаков, и Ермака отыщет зритель; начнет удивляться, на каких каюках-душегубках стоят и лежат эти молодцы; даже серьги в ушах некоторых героев заметны… И уж никогда не забудет этой живой были в этих рамках небылиц».

Переход Суворова через Альпы. 1899 г.

Интересно сказал об историзме Сурикова поэт Максимилиан Волошин: «Одна из тайн суриковского творчества в том, что он угадывал русскую историю не сквозь исторические книги и сухие летописи, не сквозь мертвую археологическую бутафорию, а через живые лики живых людей».

Сам мастер вспоминал скупо: «Суворов у меня с одного казачьего офицера написан. Он и теперь еще жив: ему под девяносто лет. Но главное в картине – движение. Храбрость беззаветная – покорные слову полководца, идут». Идея важна, и цвет. Но главное – движение…

Интересная деталь, позволяющая понять картину в контексте времени. Времени, когда жил и творил Суриков. Он выставил картину. И был приказ, – приводить в выставочный зал по утрам воинские части, чтобы они «посмотрели подвиги полководца в свое назидание». Нашлись среди военных и критики. Василий Иванович сам пригласил на обсуждение картины военных историков и военачальников. Мнения были восторженные. Но заметили, в частности, что «по правилам, при походах, а тем более – в горах, – штыки должны быть сомкнуты…»

Суриков ответил так: «Мне хотелось создать образ Суворова как легендарного полководца, единственного полководца, не знавшего поражений. Его солдаты знали только одно слово – «вперед». <���…> Говорите, штыки по уставу не сомкнуты; так ведь все походы Суворова были не по уставу…»

Суриков был необычайно дотошен прежде всего в деталях, искал достоверности, точности. Сделал во время поездок по Швейцарии целый альбом карандашных зарисовок альпийских горных пейзажей и композиционных набросков для картины. Четыре года писал этюды и эскизы, прежде чем знаменитое полотно предстало 7 марта 1899 г. посетителям XXVII передвижной выставки в Петербурге.

А что касается «прототипа» главного героя полотна, то и тут Суриков остался верен себе.

Переход Суворова через Альпы. Детали.

Портрет Ф. Ф. Спиридонова. 1898 г.

Современники предполагали, что Суворова художник писал с отставного сотника Ф. Ф. Спиридонова. Выше приведены воспоминания самого Сурикова. Когда он писал про человека, послужившего моделью для Суворова, сотнику Спиридонову действительно было под девяносто: в 1913-м, на момент написания воспоминаний, если быть точным, – 85 лет. И, если сравнить карандашную зарисовку, хранящуюся в Красноярском краевом музее, с Суворовым на полотне, сходство обнаруживается легко.

Интересно, что, по воспоминаниям дочери, в уже готовой картине долгое время была ненаписанной именно голова прославленного полководца. И нашел своего героя, как и раньше, Суриков среди своих земляков. По приезде в Красноярск в 1898 г. встретил старого знакомого, сотника Федора Федоровича Спиридонова, да с него и написал. Точно вышло. Сохранились и первый, профильный набросок Спиридонова, и более приближенные к замыслу зарисовки. Однако есть и живописный этюд 1898 г., на котором изображен явно другой человек, моложе, с более крупными чертами лица, – также ставший «прототипом» полководца. Вероятно, было как минимум два земляка художника, послуживших моделями для его героя.

И подтверждение тому – изыскания уроженца Красноярска, художника М. П. Иванова-Рад-кевича. Он убежден, что с его земляка, преподавателя пения в красноярской мужской гимназии, Григория Николаевича Смирнова и был написан в окончательном варианте Суворов на картине Сурикова. Последняя приводимая им деталь звучит особенно неоспоримо: «Кроме того, там же (т. е. в Красноярске) написана под Суворовым лошадь (белая), также принадлежавшая Смирнову». Других претендентов на «прототип» лошади под Суворовым искусствоведами пока не обнаружено…