Елена Душечкина - Русская ёлка: История, мифология, литература

Если «Ёлка и свадьба» Достоевского построена на противопоставлении детской ёлки (долженствующей быть символом справедливости на земле) её уродливому проявлению в жизни, то И.И. Панаев в очерке 1856 года «Святки двадцать пять лет назад и теперь» отрицает сам новомодный праздник, столь непохожий на естественное веселье старинных русских святок. Являясь страстным защитником народных святок и противником ёлки, Панаев с раздражением и язвительностью изображает праздник детской ёлки в доме «разбогатевшего петербургского выскочки». Автор негодует уже по поводу того, что детское торжество назначено на десять часов вечера: «В наше время, — пишет он, — когда не было ёлок, малютки уже покоились безмятежным сном в это время, а теперь с ёлками, в десять часов начинается для них праздник… Для них!» Весь очерк от начала и до конца выдержан в ироническом тоне. Рассказчика всё раздражает и всё приводит в негодование в устроенном для детей празднике: и то, что главной заботой хозяев являются не столько дети, сколько взрослые (в особенности знатные гости); и то, что привезённые на праздник дети выглядят, как «большие» (завитые, раздушенные, разодетые наподобие взрослых и ведущие себя, как взрослые); и то, что пятилетний сын и восьмилетняя дочь хозяина стремятся занять гостей точно теми способами, как это делают их родители. Его неприятно поражает странно сдержанная реакция детей на прекрасное разряженное дерево: «Дети обступили ёлку без шума, без крика, без удивления, без детского восторга», поскольку, как иронизирует автор, «кричат, удивляются, восторгаются только дети дурного тона». Некоторое время дети «гуляют» около ёлки, после чего начинается розыгрыш в лотерею висящих на ней подарков, причём выходит так, что «самые блестящие и дорогие подарки достаются княжнам и графине…» Свечи на ёлке тушат, а «дети расходятся недовольные, завидуя друг другу». Около четырёх часов ночи гости разъезжаются. «Так оканчивается детская ёлка», — заключает И.И. Панаев. Несмотря на разницу в отношении к новомодному обычаю, праздник ёлки у Достоевского и у Панаева во многом изображён сходно, однако, в отличие от Достоевского, в очерке Панаева дети, лишённые детской непосредственности, во многом оказываются под стать своим родителям [302, 85-98 ].

С ещё большей желчью изображает детский праздник Салтыков-Щедрин в очерке 1857 года «Ёлка». Здесь устроенную в доме богатого провинциального купца детскую ёлку рассказчик рассматривает через оконное стекло, что предоставляет ему прекрасную возможность наблюдать со стороны за поведением как детей, так и взрослых. Если само дерево вызывает у него чувство умиления («В пространной зале горит это милое деревцо, которое так сладко заставляет биться маленькие сердца»), то дети раздражают его отсутствием непосредственности: и здесь они ведут себя подобно взрослым, «чинно расхаживая по зале» и «только издалека посматривая на золотые яблоки и орехи, висящие в изобилии на всех ветвях, и нетерпеливо выжидая знака, по которому ёлка должна быть отдана им на разграбление…» И здесь дети бедных родителей, по обычаю приглашённые на праздник, испытывают то же унижение, что и в фельетоне Достоевского: сын хозяина бьёт «Оську-рядского», в то время как Оськина мать «не столько ублажает его, сколько старается прекратить его всхлипыванья новыми толчками». Для взрослых же детская ёлка становится лишним поводом выпить и закусить, что они и делают, «не теряя золотых мгновений». На этом празднике о благолепии и равенстве присутствующих на нём детей и взрослых и речи быть не может, а «милое деревцо» ни в малой мере не способствует созданию атмосферы «мира и в человецех благоволения» [370, II, 234-235 ].

К теме несоответствия идеи праздника ёлки российской реальности, извращающей его смысл, в 1876 году вновь возвращается Достоевский, когда в «Дневнике писателя» делится своими впечатлениями от ёлки, устроенной в клубе художников. Внимание писателя прежде всего привлечено к поведению детей, в которых он (подобно Панаеву и Салтыкову-Щедрину) отмечает «раннюю испорченность»:

Тут были даже шестилетние дети, но я наверно знаю, что они уже в совершенстве понимали: почему и зачем они приехали сюда, разряженные в такие дорогие платьица, а дома ходят замарашками… Мало того, они наверно уже понимают, что так непременно и надо, что это вовсе не уклонение, а нормальный закон природы.

Тема искажения идеи праздника детской рождественской ёлки развивается и в рассказе Леонида Андреева 1899 года «Ангелочек». В доме богачей Свешниковых мальчики ещё до того, как их пускают к ёлке, стреляют друг в друга пробками из игрушечного ружья, так что у многих из них распухают носы, в то время как девочки смеются, «прижимая обе руки к груди и перегибаясь…» Предупредив детей о необходимости соблюдать тишину, взрослые наконец впускают их в помещение с ёлкой:

Заранее вытаращив глазёнки и затаив дыхание, дети чинно, по паре, входили в ярко освещённую залу и тихо обходили сверкающую ёлку. Она бросала сильный свет без теней на их лица с округлившимися глазами и губками.

Мальчик Сашка, приглашённый на ёлку из милости хозяев, чувствует здесь себя чужим и озлобленным: «Сашка был угрюм и печален, — что-то нехорошее творилось в его маленьком изъязвлённом сердце». Чужой и враждебной кажется ему и сама ёлка, ослепляя его «своей красотой и крикливым, наглым блеском бесчисленных свечей», равно как чужими были для него «столпившиеся вокруг неё чистенькие, красивые дети, и ему хотелось толкнуть её так, чтобы она повалилась на эти светлые головки» [13, I, 161-162 ].

Именно этот рассказ Леонида Андреева явился иллюстрацией к мрачным мыслям Блока о переменах, произошедших в русской жизни на рубеже веков. В 1906 году в журнале «Золотое руно» (№ 11-12) была опубликована его статья «Безвременье», в которой наступившее российское безвременье поэт связывает с извращением самой идеи семейного детского праздника. Снова обращаясь к теме несоответствия его исконного смысла современной реальности, Блок идеализирует прошлое, утверждая, что в русской жизни было время, когда этот праздник отвечал его высокому назначению, создавая прекрасную жизненную гармонию:

Был на свете самый чистый и светлый праздник. Он был воспоминанием о золотом веке, высшей точкой того чувства, которое теперь уже на исходе, — чувства домашнего очага. Праздник Рождества был светел в русских семьях, как ёлочные свечки, и чист, как смола. На первом плане было большое зелёное дерево и весёлые дети; даже взрослые, не умудрённые весельем, меньше скучали, ютясь около стен. И всё плясало — и дети и догорающие огоньки свечек.

Здесь Блок и вспоминает «Ангелочка» Леонида Андреева: