Елена Душечкина - Русская ёлка: История, мифология, литература

Мрачные ассоциации вызывала ель у поэта и прозаика рубежа XIX и XX веков А.Н. Будищева:

В отличие от лиственных пород, хвойные деревья, по мнению А.А. Фета, «пору зимы напоминают», не ждут «весны и возрожденья»; они «останутся холодною красой / Пугать иные поколенья» [445, 183 ]. Лев Толстой в «Войне и мире», описывая первую встречу Андрея Болконского с дубом, также говорит о том неприязненном впечатлении, которое «задавленные мёртвые ели» производят на героя: «Рассыпанные кое-где по берёзнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме» [425, V, 161 ]. Отрицательное отношение к ели, ощущение её как враждебной человеку силы встречается иногда и у современных поэтов, как, например, в стихотворении Татьяны Смертиной 1996 года:

А Иосиф Бродский, передавая свои ощущения от северного пейзажа (места своей ссылки — села Норенского), замечает: «Прежде всего специфическая растительность. Она в принципе непривлекательна — все эти ёлочки, болотца. Человеку там делать нечего ни в качестве движущегося тела в пейзаже, ни в качестве зрителя. Потому что чего же он там увидит?» [79, 83 ].

Анализируя растительные символы русского народного праздничного обряда, В.Я. Пропп делает попытку объяснить причину исконного равнодушия, пренебрежения и даже неприязни русских к хвойным деревьям, в том числе — к ели: «Тёмная буроватая ель и сосна в русском фольклоре не пользуются особым почётом, может быть, и потому, что огромные пространства наших степей и лесостепей их не знают» [343, 56 ].

В русской народной культуре ель оказалась наделённой сложным комплексом символических значений, которые во многом явились следствием эмоционального её восприятия. Внешние свойства ели и места её произрастания, видимо, обусловили связь этого дерева с образами низшей мифологии (чертями, лешими и прочей лесной нечистью), отразившуюся, в частности, в известной пословице: «Венчали вокруг ели, а черти пели», указывающей на родство образа ели с нечистой силой (ср. у Ф. Сологуба в стихотворении 1907 года «Чёртовы качели»:

Слово «ёлс» стало одним из имён лешего, чёрта: «А коего тебе ёлса надо?», а «еловой головой» принято называть глупого и бестолкового человека.

Ель традиционно считалась у русских деревом смерти, о чём сохранилось множество свидетельств. Существовал обычай: удавившихся и вообще — самоубийц зарывать между двумя ёлками, поворачивая их ничком [154, 91 ; 340, 312 ]. В некоторых местах был распространён запрет на посадку ели около дома из опасения смерти члена семьи мужского пола [427, 18-19 ]. Из ели, как и из осины, запрещалось строить дома [153, 13 ]. Еловые ветви использовались и до сих пор широко используются во время похорон. Их кладут на пол в помещении, где лежит покойник (вспомним у Пушкина в «Пиковой даме»: «…Германн решился подойти ко гробу. Он поклонился в землю и несколько минут лежал на холодном полу, усыпанном ельником» [347, 348 ]). Еловыми ветками выстилают путь похоронной процессии:

Веточки ели бросают в яму на гроб, а могилу прикрывают на зиму еловыми лапами. «Связь ели с темой смерти, — как пишет Т.А. Агапкина, — заметна и в русских свадебных песнях, где ель — частый символ невесты-сироты» [3, 5 ]. (Ср. в фольклоре остарбайтеров, советских людей, угнанных на работу в Германию во время Второй мировой войны:

Время возникновения (или же усвоения от южных славян) обычая устилать дорогу, по которой несут на кладбище покойника, хвойными ветками (в том числе и можжевельником) неизвестно, хотя упоминания о нём встречаются уже в памятниках древнерусской письменности: «И тако Соломон нача работати на дворе: месть и песком усыпает и ельником устилает везде и по переходам такожде» («Повести о Соломоне», XVI–XVII вв. [цит. по: 394, 49 ]). На православных кладбищах долгое время не принято было сажать ёлки возле могил. Однако в середине XIX века это уже случалось. «…Две молодые ёлки посажены по обеим её концам», — пишет Тургенев в «Отцах и детях» о могиле Базарова [436, 188 ].

Смертная символика ели была усвоена и получила широкое распространение при советской власти. Ель превратилась в характерную деталь официальных могильников, прежде всего — мавзолея Ленина, около которого были посажены серебристые норвежские ели:

Впоследствии эти ели стали соотноситься с кремлёвскими новогодними ёлками, как, например, в стихотворении Якова Хелемского 1954 года:

«Новая сестра» — это ёлка в Большом Кремлёвском дворце. Главная ёлка страны Советов. Два противоположных символических значения ели (исконно-русский и усвоенный с Запада) здесь вдруг соединились, создав новое символическое значение: преемственности ленинских идей в празднике советской детворы [158, 84 ]. Судя по той роли, которую еловая хвоя стала играть в советской официальной жизни, видимо, можно говорить об особом пристрастии Сталина к этому дереву. Его дочь, Светлана Аллилуева, вспоминая своё детство 1930-х годов, пишет о том, как на одной из сталинских дач, в Зубалово, вдруг вырубили огромные старые кусты сирени, «которые цвели у террасы, как два огромных благоухающих стога», и начали сажать ёлки: «…смотришь, везде понатыкано ёлок… Но здесь было сухо, почва песчаная, вскоре ёлки все посохли. Вот мы радовались-то!» [8, 113 ].

Смертная символика ели нашла отражение в пословицах, поговорках, фразеологизмах: «смотреть под ёлку» — тяжело болеть; «угодить под ёлку» — умереть; «еловая деревня», «еловая домовина» — гроб; «пойти или прогуляться по еловой дорожке» — умереть и др. [393, 343-344 ]. Звуковая перекличка спровоцировала сближение слова «ёлка» с рядом нецензурных слов, что также повлияло на восприятие русскими этого дерева. Характерны и «ёлочные» эвфемизмы, широко употребительные в наши дни: «ёлки-палки», «ёлки-моталки» и т. п.