Эдуард Фукс - История нравов

Преднамеренно эротическая форма купального костюма доказывает это на морских курортах, посещаемых богатыми слоями. Если бы люди относились равнодушно к телу, то это привело бы к безразличному в эротическом отношении костюму. Жизнь в фешенебельных морских курортах, расцвет которой относится к 50-м гг. истекшего столетия, есть поэтому та общественная форма, которая, позволяя обнаруживаться этому эксгибиционизму в рамках буржуазной морали, не уничтожает самих этих рамок. Не следует забывать, что фешенебельные морские купания становятся поэтому местами сборища для всего элегантного демимонда, для которого они предоставляют, естественно, самую выгодную возможность показать всему миру, то есть всему платежеспособному миру, все те физические достоинства, курс которых стоит особенно высоко. По этой причине такие курорты, как Трувилль, Остенде и т. д., всегда были и еще теперь остаются центрами жизни, посвященной рафинированным эротическим наслаждениям.

Со времен античной древности театр никогда не играл в умственной жизни такой всеобъемлющей роли, как в течение всего буржуазного века. Театр был той ареной, где впервые в XVIII в. пропагандировались буржуазные идеи, и всегда, когда потом всплывали новые идеи, подмостки становились для них одним из наиболее важных полей битв. Вся жизнь буржуазного общества праздновала свое возрождение на подмостках театра.

Нас интересует здесь иная сторона дела, а именно тот связанный с только что названной чертой факт, что театр был в продолжение всего XIX в. вместе с тем и одним из наиболее важных духовных развлечений масс. Благодаря этому он сыграл и все еще играет чрезвычайно видную роль в истории публичной нравственности, ибо в еще большей степени, чем борьбе общественных сил, служит он интересам предпринимателей-капиталистов. Стало это возможным потому, что лишь меньшинство ищет в театре просвещения и вдохновения, только меньшинство хочет получить там художественное наслаждение, тогда как большинство просто идет туда ради пикантной забавы. Автор и директор, считающиеся с этими наклонностями толпы, делают лучшие дела.

Так возникли фарс и оперетка с их специфическим содержанием, и вот почему многие писатели стараются действовать под видом серьезной комедии и бытовой драмы на половое чувство. Конечно, с подобными спекуляциями не следует смешивать или ставить на одну доску мужество тех поэтов, которые серьезно изображали на сцене половые проблемы и конфликты. Такое смешение достойно разве лишь лицемеров-пиетистов. Так как подобный мужественный анализ половых отношений, облаченный в драматическую форму, встречается теперь все чаще и чаще, то это дает нам, конечно, право говорить о росте в обществе чувства ответственности перед лицом таких вопросов, причем безразлично, будет ли автор трактовать их серьезно, сатирически или же юмористически.

Так как, тем не менее, гораздо легче производить впечатление одним только сюжетом, чем претворить сюжет в художественную форму и тем оправдать его, то первый способ всегда казался более заманчивым, тем более что он был часто и гораздо выгоднее. Однако открыто поддаться такому соблазну для большинства писателей было невозможно, пока господствующие классы еще видели в театре важное педагогическое учреждение, кафедру публичной морали; было это так же невозможно и в рамках мелкобуржуазного быта и отношений. Открыто и беззастенчиво эксплуатировать театр в этом направлении стало возможным только после того, как он был возведен в степень простой забавы, и лишь после того, как развились отношения и нравы, характерные для большого города. И то и другое началось с середины XIX в. С этого момента театр и стал исполнять роль пропагандиста выгодных для предпринимателей порнографических спекуляций. Как во многих других случаях, так и здесь, исходной точкой должен был стать Париж, ибо обе указанные предпосылки впервые определились отчетливо именно здесь.

Первоначально эта программа осуществлялась скудно и жалко. На сцене изображалось, как влюбленные парочки раздеваются, причем такие сцены старались несколько осложнить в том смысле, что свидетелями становилась не только публика, но и другие действующие лица. Так как пускали вперед самые сильные эффекты, то, естественно, их нельзя уже было усиливать, можно было только придумывать вариации. Апогей, которого сейчас же и достигли, состоял в том, что на сцене устраивались сразу две спальни с двумя влюбленными парочками, так что раздающаяся в одной комнате musique de chambre действовала возбуждающе на находящуюся в другой комнате пару, представляющую к тому же уже немолодых супругов.

Таково, например, содержание пьесы «Брачная зима», делавшей в 50-х гг. полные сборы. Один современный рецензент так передает ее содержание: «На сцене видны две спальни, позволяющие одновременно знакомиться с интимной жизнью только что обвенчавшихся молодоженов и другой пары, уже успевшей в силу времени и привычки значительно остыть. Обе пары действуют друг на друга возбуждающе, с шумом переставляя кровати, так что старая пара, только что поссорившаяся, пытается теперь разжечь себя счастьем молодой четы. На сцене раздеваются, идут на глазах публики, нисколько не стесняясь, спать и обнаруживают такую наивность нравов, что зрителю начинает казаться, что перед ним разыгрывается катехизис для новобрачных. Вы точно присутствуете при представлении дикарей, соединивших в одной праздничной пьесе все свои варварские обычаи и обряды в честь свадьбы одного из членов племени».

Под влиянием развивавшегося коммерческого духа были придуманы и другие подробности и трюки, в особенности был использован столь пикантный мотив смешения одного лица с другим. И хотя в конце концов всегда торжествовала добродетель, как это обычно бывает в порнографических произведениях, по существу все эти пьесы были восхвалением того, что по официальным понятиям считалось безнравственным. Это прославление выражалось в том, что все недозволенное изображается в возможно более очаровательном и соблазнительном виде. По этому рецепту поступают вплоть до наших дней, добиваясь дешевой ценой значительных успехов. Важной союзницей в таких делах всегда была музыка, так как она способна изобразить половые отношения не только намеками, но и так ярко, как это никогда не в силах сделать слово.

Опера превратилась в оперетку, при помощи которой можно было достигнуть пикантнейших эффектов. Оперетка всегда была не чем иным, как прославлением эротически-пикантных положений. Многие композиторы опереток не более как композиторы скабрезностей. Впрочем, не следует упускать из виду, что музыка может выражать эротическое напряжение, для которого нет терпимых слов, также и в таких звуках, которые могут действовать освобождающим и возвышающим образом. Можно эротическую тему облечь в звуки так умно и остроумно, что даже смелая мысль получит право гражданства. Вот почему такие композиторы, как Оффенбах и Иоганн Штраус, не являются порнографами. Другим союзником, стремившимся культивировать на сцене скабрезность, был балет, также достигший своего высшего расцвета в XIX в., о чем нам еще придется говорить. Здесь необходимо упомянуть лишь о том, что он был включен в виде массового или единичного танца в каждую оперу. До выступления Рихарда Вагнера, восстававшего также и против этого унижения театра, ни одна опера не обходилась без балета. Отсюда следует, что поэты и композиторы лишь косвенно были совратителями публики, более или менее предусмотрительными исполнителями ее же воли. Истинный диктатор — публика.