Питирим Сорокин - Человек. Цивилизация. Общество

Теперь спросим себя: а мыслимо ли, чтобы подобные формы равенства могли быть осуществлены?

Разве не аксиома, что люди рождаются неравными, одни с хорошей наследственностью, другие — с плохой, один с прирожденными талантами, другие — без оных? Разве же не утопия думать, что» все это может быть преодолено? Далее, не означало ли бы такое равенство подавление индивидуальности, ее самобытности и отрицание пользы дифференциации и борьбы за совершенствование и господство?

Отвечаю. Подавления индивидуальности нет, ибо не может же считаться обществом, подавляющим индивидуальность, общество, состоящее из Гёте, Гегеля, Канта, Бетховена и т. п. лиц. Это означает только, что все общество состоит из гениев, но каждый из них свободен в своем творчестве. Биологические основания неравенства: наследственность, борьба за существование, дифференциация — несомненно, препятствия серьезные и громадные, но… не непреодолимые.

Сама история и жизнь ведут к указанным формам равенства. Правда, полное умственно-моральное уравнение — предел, абсолютный идеал, который, быть может, никогда не будет достигнут. Но вместе с тем несомненно, что историческое колесо вертится именно в этом, а не в ином направлении. Вот почему идеал социального равенства и социализма без этих форм равенства был бы неполон и вот почему он не может не выставлять подобного требования.

После многих столетий мирной, «органической» эволюции история человечества вновь вступила в «критический» период. Революция, отвергаемая одними, но горячо приветствуемая другими, вступает в свои права. Ряд обществ сгорел дотла в ее пламени, к иным она только подступается. Кто может предсказать, сколь долго еще будет продолжаться сие пожарище? Кто может быть вполне уверен, что рано или поздно революционный ураган не разрушит и его обители? Никто. Но раз мы не можем предвосхитить революцию, то по крайней мере мы должны знать, что она из себя представляет. Ведь мы, по сути, живем внутри нее и, подобно натуралистам, вполне можем исследовать, анализировать и наблюдать революцию.

Пять лет кряду автору этих строк довелось прожить в круге русской революции. День за днем он наблюдал за всем происходящим. Результатом этих наблюдений является эта книга. Читатель не найдет в ней идеографического описания русской революции. Скорее это социологическое эссе, в котором анализируются само явление и его черты, так или иначе присущие всем значительным и великим революциям. Задача историка — обрисовать портрет, дать строгое описание конкретного исторического события во всем его своеобразии и неповторимой уникальности. Задача социолога совершенно иная: в совокупности социальных феноменов его интересуют лишь те черты, которые схожи во всех однотипных явлениях, когда бы и где бы они ни происходили. Верно по этому поводу пишет В. Зомбарт: «Битва при Танненберге — объект исторического исследования; а битва при Танненберге — уже предмет социологии. Берлинский университет принадлежит скорее истории, а Берлинский университет — социологии» [225] . Точно так же и русская революция с присущими ей деталями и подробностями — объект историка, а русская революция как тип — объект социолога.

Воистину нам часто твердят: «История человечества не повторяется». Но разве повторима история земли, звездных галактик или любого другого уголка вселенной? В одинаковых организмах клетка со свойственными ей составляющими также никогда не повторяется. Но разве препятствуют эти факты обнаружению в ряде неповторяющихся процессов повторения многих феноменов, описанных в законах физики, химии и биологии? Не истинно ли, что на земле Н 2и О (водород и кислород) составляют воду, несмотря на всю уникальность истории земли? А разве явления и причинные связи, описанные в законах Ньютона, Менделя и других, не повторялись бесчисленное число раз? Этим я хочу лишь сказать, что исторический процесс при всей своей неповторимости распадается на множество повторяющихся элементов. Справедливо это и в отношении человеческой истории, и в отношении истории органического и надорганического миров. Здесь также «схожие причины при схожих обстоятельствах порождают схожие результаты». Война и мир, голод и процветание, захват и освобождение, рост и упадок религий, правление большинства и правление меньшинства — все эти явления неоднократно повторялись в разных временных и пространственных связях. Вопреки существующим отличиям в социальных условиях, при которых происходят эти процессы, сохраняется фундаментальная схожесть феноменов одного и того же типа, как, к примеру, война, когда бы и где бы она ни происходила, не может быть анигилирована полностью сопутствующими разнородными обстоятельствами. Таким образом, результаты схожих предпосылок вынужденно повторяются в более или менее комплицитной форме. Концепция, скрытая в книге Экклезиаста, не далека от истины. А вот фундаментальная ошибка многих теоретиков в области философии истории как раз и заключалась в том, что они искали «повторения» не там, где следовало бы. Ибо они обнаруживаются не в сложных и великих событиях истории, а в элементарных, повседневных и обыденных фактах, из которых составляются явления первого порядка и на уровне которых сложные явления должно анализировать [226] .

С этой точки зрения беспрерывное творчество истории не столь бесконечно ново и безгранично, как многим это представляется. История подобна писателю, который без устали пишет все новые драмы, трагедии и комедии, с новыми типажами и героями, новыми сюжетами и действием, но… все на старые темы, которые не раз повторялись в трудах этого неутомимого автора. Подобно исписавшемуся автору, история, вопреки своему творческому потенциалу, вынуждена повторяться.

Все это может быть сказано и о великой трагедии, названной «революцией». Она происходила на исторической авансцене не раз, но каждый новый раз ставилась заново. Условия времени и пространства, сценарий и протагонисты, их нравы, монологи и диалоги, хор толпы, число актов и «сцен столкновений» — все это варьируется. Но тем не менее при всех несовпадениях огромное число явлений вынужденно повторяется. Ибо все актеры в разных сценариях играют одну и ту же пьесу, именованную «революцией».

Давайте теперь зададимся вопросом: «Что такое революция?»

Немало приводилось дефиниций на этот счет, хотя многие из них базировались на ложных принципах. К ним относятся как «слащавые», так и «горькие» определения. Под этим я разумею те дефиниции, которые соотносятся скорее с воображаемым, чем с реальным образом революции.