Нина Меднис - Поэтика и семиотика русской литературы

Но и сам момент пересечения границы со всей остротой событийности часто воспроизводится в различных по жанру текстах как российскими, так и зарубежными авторами. В поэзии этот момент вкупе с самой границей обретает порой черты акцентуированной культурно отмеченной символизации, как это происходит, к примеру, в одном из стихотворений сибирского писателя и видного деятеля областничества Н. М. Ядринцева, где и сибирская граница, и перемещение через нее уподобляются Дантову вхождению в Ад:

В очерках Ядринцева то же выражено без поэтической отсылки к Данте, но с таким же надрывом и все в той же образно-знаковой системе. К примеру, очерк с показательным названием «На чужой стороне (Из нравов поселенцев в Сибири)» писатель начинает с «сильной», ключевой в бытийном, а стало быть, и семиотическом плане позиции – с описания воплощенного знака евроазиатской границы и момента пересечения ее:

На дороге между Екатеринбургом и Пермью, на перевале Уральского хребта <���…> стоит мраморный памятник, окруженный тремя одинаковыми соснами и украшенный золотой надписью – с одной стороны «Европа», с другой «Азия». Памятник этот всегда останавливает внимание путешественников и вызывает их на размышление, он служит предвестником другой части света, как и предвестником далекой Сибири [146].

Будучи коренным сибиряком, Ядринцев, однако, смотрит здесь на континентальную межу глазами человека, перемещающегося с запада на восток и при этом, как можно судить по тексту, впервые пересекающего эту во всех отношениях значимую границу. Для персонажей очерка мета границы из реалии вполне осязаемой превращается в нечто метафизическое, отчего и введенные Ядринцевым формулы приобретают двойной смысл. Показательно, что на памятнике нет слова «Сибирь», но выражение «другой части света», имеющее в приведенном фрагменте сугубо географический смысл, в цельном контексте очерка оборачивается предваряющим определением Сибири как чего-то другого, иного, чужого, а слова «предвестником далекой Сибири» в системе целого и вовсе теряют связь с географическими координатами, указывая не столько на то, что от межконтинентального рубежа до собственно Сибири лежит еще немалое расстояние, сколько на то, что изнутри покинутых, но родных пределов эта земля (Сибирь) видится как нечто дальнее, почти невероятное в своем существовании. Все описанные далее автором ситуации поддерживают, закрепляют и укрепляют обозначенные смыслы:

Около дороги сидели запыленные каторжные, осматривая и поправляя кандалы, натершие ноги, они были в поту, глухо звенели цепями, раскинувшись на придорожной пыльной траве, и тяжело дышали усталою грудью. Другие ссыльные, собравшись группами, посматривали с любопытством на знаменательный памятник, отделявший их навсегда от родины <���…>. Недавно, идя по этой дороге, партия вела еще оживленные разговоры и бойкие рассуждения <���…>. Остановившись на привале, партия на минуту замолкла. Это был последний привал в России <���…>. Наступает минута – последний раз переступить родную землю. Смутное и таившееся чувство потери отечества навсегда, не выступавшее еще с полною силою, в настоящий момент нахлынуло разом со всею своею болью и дало себя почувствовать. Приходилось вырывать из сердца глубочайшую привязанность для человека. Торжественная минута прощания приближалась. С таким чувством стоял ссыльный у монумента на Урале, отделяющего Европу от Азии. Вот почему ссыльная партия замолкла и находилась в положении тяжелого раздумья [147].

Ключевая, знаковая точка в полосе пограничья меняет, как следует из повествования Ядринцева, внутренние пространственные ориентиры путешественника либо (еще в большей мере) ссыльного, каторжанина. Будучи жителями европейской части России, персонажи очерка не осознавали ее прежде ни географически именно как европейскую часть, ни патриотически как отечество , родину . Все это актуализируется и обретает свой истинный масштаб и значение на линии деления, размежевания пространств. Здесь же происходит и подлинная актуализация имени «Сибирь», доселе звучавшего для персонажей очерка дальним эхом. Имя это, выделенное у Ядринцева разрядкой, обретает в сознании его героев глубокий экзистенциальный смысл и становится синонимом небытия, инобытия, чего-то ожидаемого и неведомого одновременно. Демонстрируя это, очеркист тщательно отбирает эпизоды, выделяя из массы наиболее выразительные в плане отношения к пограничности фигуры вроде мужика, растратившего все свои деньги, ибо «впереди – Си би рь, то есть почти смерть» [148].

Именно здесь, на, казалось бы, сугубо официальной, формальной границе, в людях, ее пересекающих, пробуждаются глубинно-архаические чувства, связанные с тягой не только к родине вообще, но к земле. Ядринцев описывает торжественные и истовые земные поклоны, коленопреклонения, припадание к земле, сопровождаемые словами «Ну, прощай, Расеюшка!», «Матушка-Расеюшка! О проклятая Сибирь» [149]. На границе, таким образом, обрываются родовые корни. Пересечение ее уподобляется в системе архаических смыслов переправе через Стикс, с чем, возможно, связана проявляющаяся почти на уровне подсознания тяга сибирских и пишущих о Сибири художников к прорисовке разного рода речных переправ, что, конечно, имеет и внетекстовую мотивацию, но в контексте целого обретает особую знаковость. В результате, несмотря на межконтинентальную, но внутриматериковую пограничность, рубеж между Россией и Сибирью, по причине экзистенциальной глубины переживания границы, становится почти рубежом межматериковым. Сибирь в сознании литературных персонажей уподобляется как бы огромному острову, на который можно попасть, но с которого нет возврата, ибо он отделен от материка не только пространственно, но и темпорально.

Время на границе Сибири словно останавливает ход свой, и со всей обширной территорией Зауралья в литературе оказывается прочно связанным мотив безвременья, обозначаемый постоянно присутствующим в текстах словом «навсегда». При этом устоявшаяся ментальность подчиняет себе весьма отличных друг от друга художников, диктуя им соответствующий образный код, и в итоге тот же, к примеру, сибиряк Ядринцев уже не только с точки зрения персонажей, но и со своей собственной описывает мир, простирающийся по ту сторону границы, как бескрайнюю чужеродность, поглощающую человека: