Николай Морозов - Новый взгляд на историю Русского государства

А относительно современного состава верховного правительства всегда говорил и в частных разговорах и при случайных публичных собеседованиях, что этот состав и по умственным и по моральным качествам является выдающимся и что если даже ему не удастся осуществить идеалов коллективизма, то и никто другой не будет в состоянии ничего сделать в этом направлении. Тогда пусть никто и не берется по крайней мере триста лет, все равно ничего не выйдет, кроме рязрухи всей экономической жизни страны.

Однако я считал то, что делается в настоящее время, исторически неизбежным. Принимать активное участие в этой героической попытке я не мог, потому что оказался бы нечестным полководцем, который посылает армию на штурм такой крепости (индивидуализма, мешочничества и нечестной мелкой спекулятивности мало еще развитых умственно и морально масс), при котором вся она погибнет, а случайные оставшиеся будут разорваны в клочки. С этой идейной точки зрения я и теперь, конечно, могу считаться в оппозиции, но только никак не к личному составу, а к тем или другим частям его платформы. А некоторые части и вполне одобряю.

Так я всегда говорил и говорю теперь, что за разгон Учредительного собрания состава 1917 г. современному правительству простится много грехов, что оно хорошо сделало, что расшевелило монастырские мощи и этим способствовало очищению истинного религиозного чувства, то есть благоговейного настроения, возникающего у всякого мыслящего человека при виде красоты и величия Вселенной. Заключение Брестского мира, при котором Россия признала себя побежденной накануне победы, я не ставлю ни в плюс ни в минус современному правительству или пацифистам всевозможных оттенков, к одному из которых принадлежу и я сам. Заключило его не правительство, а русские крестьяне и рабочие, и не из своего великодушия или социальности, а потому только, что не будучи способны составить какое-нибудь правильное понятие о том, что делается и что подготовлено на западном фронте, они пришли к убеждению, что «немца никто не сможет побить, а нам все равно будет жить, что под Николаем, что под Вильгельмом». Никакой Геркулес не смог бы удержать эту панически бегущую толпу, и я удивлялся в свое время только одному: умению, с которым была произведена демобилизация и разделена на небольшие куски та чудовищная лавина, которая была готова обрушиться на весь запад России и, разбившись вдребезги сама, раздавить под собою и половину населения Европейской России.

Но если Вы спросите меня, как я отношусь к некоторым другим мерам современного правительства, то я скажу, что некоторые из них мне были совершенно непонятны, так как казались губительными для него самого и которые я мог объяснить только тем, что оно село на спину такого зверя, который несет его неизвестно куда и, в конце концов, поднимет на рога.

Так, например, когда был опубликован декрет об аннулировании всех вкладов в банки свыше 15000 рублей (что сводилось, в сущности, к аннулированию права граждан на личную инициативу в хозяйственной жизни страны, так как аннулирование записей в банковских книгах не давало правительству никакой реальной выгоды), то я тогда же говорил всем знакомым, что это смертный приговор правительства над собою, так как такая мера перепугает всех крестьян, у которых будет скапливаться при новых условиях вся масса денег и они, воображая, что следующая очередь аннулирования будет за ними, не понесут более в кассы ни одной копейки, а все будут зарывать в землю и таким образом удалять с рынка деньги и правительству ничего не останется делать, как без конца печатать денежные знаки для уплаты многочисленным при всякой национализации служащим и все эти деньги тотчас будут проваливаться в землю, пока, наконец, земледельцы, как основные производители страны, пресытятся ими и начнут меновую торговлю, разувая и раздевая городских обывателей и всех не земледельцев, пока не оставят их совершенно нагими и босыми, и не лишат советское правительство его главной опоры. И все, что было потом с финансами, показывает справедливость моей тогдашней оценки этой меры.

Вы видите из этих нескольких примеров, что одни мероприятия современного правительства я считал полезными, а другие губительными главным образом для него же самого, но всю эту оценку я делал как человек науки, а не как прокурор или адвокат и не навязывал ее никому насильно, а прежде всего наблюдал с огромным интересом (потому что такой исторический момент не повторится тысячелетия) все происходящее кругом, чтобы потом, если уцелею среди общей катастрофы, беспристрастно описать происходившее и выяснить психологические причины, двигавшие разными партиями и течениями, из непосредственных наблюдений над ними.

До сих пор все идет так, как я и ожидал в первые дни революции, когда говорил (тем, кто меня спрашивал), что напрасно они воображают, что все пойдет у нас как на параде, что прежде всего неизбежна попытка повторения Парижской коммуны во всей России и вспышка гражданской войны, какой не видела история, и вмешательство в нее иностранных держав, так как экономическая и гражданская жизнь всех народов земного шара находится в тесной зависимости, но что конец смутного времени у нас наступит лишь после окончания Мировой войны, т.е. после подписания мира с Германией. Теперь этот момент наступает и я не хочу от Вас скрывать своего мнения, к которому меня привели беспристрастные наблюдения, что победа коммунистов над «мешочниками» и мелкими спекулянтами, в которых благодаря ажиотажу от быстрого падения ценности денег обратилась основная масса населения, мне представляется сомнительной и даже очень сомнительной.

Но именно в этот момент мне не хотелось бы сделаться похожим, хотя бы по внешности на крысу, бегущую с загоревшегося корабля и оставлять все подготовлявшееся мною в Научном институте Лесгафта, ссылаясь на то, что правительство меня само выгнало. Мне, как директору, которому члены этого учреждения вверили его судьбу, нельзя равнодушно отнестись к лишению его самостоятельности, мне не хочется также ссориться с Петроградской Коллегией Просвещения, не хочется обижать и 2-ой Педагогический институт, в составе которого много хороших людей. Не хочется, чтоб приютившиеся у нас курсы, которые желали сделаться Отделением Высшего Физического образования при нашем Институте, на которых я преподавал астрономию и мировую химию, думали, что я оставил без внимания их неоднократную просьбу ко мне оставить их при Научном Институте, так как тогда никому и в голову не приходило, что и сам Научный (исследовательский) Институт имени Лесгафта будет присоединен ко 2-ому Педагогическому Институту. Положение еще более осложняется тем, что педагогические учреждения находятся в ведении другого отдела, чем научные (первыми заведует В.Р. Менжинская; вторыми Кристи), а потому при соединении Научного Института Лесгафта со 2-ым Педагогическим Институтом это будет учреждение, у которого два господина, что очень неудобно. Уж лучше передать наши помещения Географическому Институту, где директором мой товарищ по заключению в Шлиссельбурге И.Д. Лукашевич, а помещения Географического Института, находящегося недалеко от нас, передать 2-ому Педагогическому Институту, но об этом я не решаюсь говорить, не посоветовавшись предварительно с его деятелями.