Дэвид Фридман - Пенис. История взлетов и падений

Через двенадцать лет после того, что он наблюдал — или думал, что наблюдал, — в Париже на лекциях Шарко по истерии, ему наконец открылся смысл увиденного. Какова бы ни была биологическая причина душевного заболевания, симптомы его были психологическими. Их можно было лечить и, что не менее важно, видеть в них идеи. Правда, теория совращения здесь не работала. Если раньше невроз вызывал реальный пенис — с помощью мастурбации и прерванного полового акта или вследствие сексуального насилия в детском возрасте, — то теперь его сменила идея пениса, проявляющаяся в фантазиях о пенетрации или страхе кастрации. Так сексуальность превратилась в психосексуальность. «Огромный прорыв, совершенный психоанализом, — писала впоследствии Симона де Бовуар, — состоял в осознании того, что реально существует не тело-объект, описанное биологами, а тело, в котором живет его субъект» [156] В оригинале это звучит так: «Психоанализ ушел далеко вперед по сравнению с психофизиологией, показав, что ни один фактор не может воздействовать на психическую жизнь, не наполнившись предварительно личностным содержанием; конкретно существует не тело-объект, описанное учеными, а тело, в котором живет субъект» ( С. де Бовуар. Второй пол/Перевод под редакцией С. Айвазовой. СПб.: Алетейя. 1997). . Это было самым революционным прозрением Фрейда.

Как и все глобальные изменения климата, эта трансформация, как явствует из писем Фрейда, сопровождалась «сильной непогодой». Хотя раньше Фрейд почти не выпивал, теперь он все чаще «искал поддержки в бутылке бароло» и дружеского общения в лице «его приятеля марсалы» [157] Бароло — красное сухое вино, одно из лучших итальянских вин Пьемонта. Марсала — крепленое сицилийское вино. . Но ни один из этих тоников не оказывал должного действия. Настроение у Фрейда менялось, «как пейзажи в окне поезда», поскольку теперь из ночи в ночь сны открывали ему грубую правду его собственных эротических желаний. Однако чем больше он избавлялся от иллюзий в отношении самого себя, тем больше в нем крепла уверенность в том, что он приближается к истине — но не личной, а универсальной. 3 октября 1897 года он описал Флису желание, которое когда-то испытывал к собственной матери, Амалии Фрейд, и которое пробудилось в нем, как он теперь понял, где-то между вторым и третьим годом жизни «во время поездки [на поезде] из Лейпцига в Вену, когда мы… провели ночь вместе и когда я, по-видимому, видел ее nudam [обнаженной]… Я еще не вполне понял, что это значит», — писал Фрейд своему другу. Но через две недели он все понял.

Я обнаружил, и в себе тоже, любовь к матери и ревность к отцу, и теперь считаю это общим для раннего детства явлением… Если это действительно так, то захватывающая история о царе Эдипе становится вполне понятной… Когда-то все, в своих фантазиях, были в чем-то подобны Эдипу.

Однако фрейдовское представление о судьбе Эдипа не совпадает с тем, что описал в своей пьесе Софокл. Это не внешняя сила, но внутренняя. Подсознательно все мы желаем войти в свою мать. Но мы не делаем этого, поскольку боимся кастрации, которой грозит нам отец — объект нашей сексуальной (и смертоносной) зависти. Те, кто решает проблему этого треугольника и отгадывает загадку, — здоровы. Те, кому это не удается, — страдают неврозом. Вот в чем, учил Зигмунд Фрейд, заключается — на горе или на беду — психическая потенция пениса.

В октябре 1900 года Фрейд написал Флису о своей новой пациентке, «восемнадцатилетней девушке», которая «легко раскрылась моим набором отмычек». Такая самонадеянность — фрейдистская похвальба в своем коронном виде, да еще из уст самого Фрейда — почти забавна. Но хотя он и не страдал излишней скромностью, в прозорливости ему не откажешь. Одиннадцать недель, проведенных им в обществе Доры, ознаменовались появлением одного из самых фаллических документов в его ученой карьере. Фрейд соединил в нем три идеи — о значении сновидений, об инстинктивной природе младенческой сексуальности и о психической потенции пениса — и создал первую в мире психоаналитическую историю болезни [158] Те, что содержатся в «Этюдах об истерии», представлены в ином ключе, поскольку метод психоанализа в то время еще находился в разработке. — Примеч. авт. , не побоявшись опубликовать результаты лечения, несмотря на то что его едва ли можно было счесть успешным и законченным: Дора прервала его до окончания назначенного курса.

Фрейд написал отчет о проделанной работе в январе 1901 года, в сложный для себя период. Его дружба с Флисом была под угрозой. (Возможно, этим и объясняется хвастливый тон его письма.) Первая крупная теоретическая работа Фрейда «Толкование сновидений» была встречена не так хорошо, как он ожидал. А в Венском университете его в очередной раз обошли с повышением в должности — оскорбление, которое Фрейд приписал отказу принимать его теории психоанализа, усугубленному антисемитизмом [159] Бывшие учителя Фрейда, Крафт-Эбинг и Нотнагель, хотели предложить его кандидатуру на место профессора. Однако предупредили: министр едва ли даст согласие. Хотя в Австро-Венгрии евреи нередко получали профессорское звание, у Фрейда не было нужных покровителей, да и репутация его была неустойчивой. Об антисемитизме в министерстве поговаривали, но куда серьезнее было противостояние между университетами (как более либеральной частью общества) и правительственными чиновниками. . Описывая новую историю болезни, Фрейд надеялся продемонстрировать действенность своих неоднозначных идей и добиться более серьезного отношения со стороны научной общественности. Однако в труде, который был опубликован через четыре года, он показал во всей красе скорее самого себя (порой не в самом лестном свете), хотя, похоже, он об этом не догадывался. Фрейд продемонстрировал в нем великолепное владение различными языковыми приемами; спустя 80 лет один критик даже сравнил его литературный стиль со стилем Набокова. Таким вот странным, но прекрасно скроенным был этот труд — «Фрагмент анализа истерии (История болезни Доры)».

Дору, «девушку с приятной внешностью», приводил к Фрейду дважды — и оба раза против ее воли — ее отец, богатый фабрикант. За несколько лет до этого Фрейд лечил его от «приступа помешательства, усугубленного симптомами паралича». Фрейд диагностировал у него тогда «диффузное сосудистое поражение», вызванное перенесенным сифилисом, и этот фабрикант признал, что в самом деле болел им в молодости [160] Некоторое время я колебался в том, не следует ли мне допустить существование у него паралича, вызванного сухоткой, но затем я все же решился на диагноз диффузного сосудистого поражения, а после признания больным наличия у него специфической инфекции до брака предпринял сильное противосифилитическое лечение, в результате которого еще остававшиеся нарушения были полностью устранены» (З. Фрейд. Фрагмент анализа истерии (История болезни Доры), 1905). . Описывая все это, Фрейд не уточнил, однако, что отец Доры был евреем; он понимал, что многие из его тогдашних читателей и без того верили в связь между «гиперсексуальностью евреев» и психическими заболеваниями. К тому же Фрейд не собирался анализировать психику одних лишь евреев. Теории, развиваемые им во «Фрагменте…», имели универсальное применение — во всяком случае, именно в этом он пытался уверить недоверчивый мир.