Дэвид Фридман - Пенис. История взлетов и падений

Для Фрейда, который, как никто другой, верил в способность слов «говорить правду», ответ Ганса стал трамплином к новому научному прорыву. Ведь дело не в том, что Ганс боялся больших «краников» коней, решил ученый. Просто он боялся утратить свой собственный пенис, и неприятная новость, которую только что сообщил ему отец и в которую он поначалу отказывался верить, лишь усилила этот страх. Эта устрашающая новость (об отсутствии Wiwimacher’a у женщин), писал Фрейд,

не могла не поколебать в Гансе уверенность в себе… и пробудила его кастрационный комплекс. Неужели и вправду у некоторых живых существ не было Wiwimacher'oв? Если так, то нет ничего невозможного в том, чтобы у него отняли и его собственный Wiwimacher.

Страх Ганса перед лошадьми свидетельствовал о том, что он вступил в эдипову фазу развития, которую Фрейд горел желанием проанализировать. Однако еще до начала анализа — впервые в истории медицинской литературы — он делает любопытную сноску о наличии психологической связи между обрезанием и антисемитизмом, притом что оба эти обстоятельства не имеют к истории болезни малыша Ганса никакого отношения, не считая того факта, что Ганс был евреем, о чем, однако, Фрейд умалчивает. Кастрационный комплекс — это самый глубокий бессознательный корень антисемитизма,

«потому что еще в детской мальчики часто слышат, что у евреев от пениса что-то отрезают — кусочек пениса, думают они, — и это дает им право презирать евреев…»

Пожалуй, нет более прямого доказательства влияния антисемитизма на идеи Фрейда — и роли, которую играет в нем обрезанный еврейский пенис.

Но после этого, так же внезапно, Фрейд вновь возвращается к малышу Гансу и его эдиповым проблемам. Лошади, которые напугали ребенка, — это воплощение отца Ганса, который, совсем как эти большие, устрашающие животные с черными мордами, тоже крупный с виду мужчина с черными усами. Ганс боялся, что отец рассердился на него, так как Ганс не смог справиться со своим эротическим влечением к матери, которая, вопреки воли отца, позволила Гансу забраться ночью к ней в кровать, когда его обуяли ночные страхи. Вскоре после этого Ганс стал желать отцу смерти — и это его еще больше встревожило. Поэтому кусающаяся лошадь стала замещением образа взбешенного отца, способного его кастрировать; а упавшая лошадь — символом того, что отец, как надеялся Ганс, вскоре умрет. Ганс воспринял все эти ощущения с большой тревогой, поскольку он любил отца, хотя одновременно и ненавидел его как соперника, — .это двойственное отношение проявилось, когда он однажды неожиданно ударил отца в живот, а после сразу поцеловал его в то же место. Тогда-то отец и привел малыша Ганса в приемную к Фрейду, который объяснил мальчику, почему он так все это чувствует.

«Затем я объяснил ему, что он боялся отца, потому что очень любил свою мать, — писал Фрейд. —

Он мог бы думать, что отец за это на него зол. Но это неправда. Отец его все-таки сильно любит, и он может без страха во всем ему сознаваться. Уже давно, когда Ганса не было на свете, [продолжая я,] я уже знал, что появится маленький Ганс, который будет так любить свою маму и поэтому будет чувствовать страх перед и том. И я об этом даже рассказывал его отцу».

На обратном пути Ганс спросил отца: «Разве профессор разговаривает с богом?»

(Если и так, то это наверняка был местный звонок.) Вскоре симптомы фобии у Ганса стали пропадать. Эти внешние изменения сопровождались психологической корректировкой. Во сне к Гансу явился водопроводчик, который сначала забрал у него пенис, а после заменил его на больший. «Совсем как у тебя», — сообщил Ганс отцу. Прощай, страх кастрации, здравствуй, психологическое развитие. Подобно всем здоровым людям, не страдающим неврозами, писал Фрейд, этот маленький Эдип решил не бояться своего отца и не убивать его, а просто стать таким же.

В эпилоге к истории болезни малыша Ганса, добавленном по прошествии тринадцати лет, рассказывается о визите к Фрейду настоящего «малыша Ганса» — Герберта Графа, который к тому времени вырос и рассчитывал на карьеру музыканта (в конце концов он стал театральным режиссером в нью-йоркской Метрополитен-опера). Противники психоанализа предсказывали Гансу неутешительное будущее, считая его «жертвой» фрейдистских эксцессов, которым он в силу возраста не мог противостоять. Фрейд был рад сообщить своим читателям, что ничего ужасного с Гансом не случилось, хотя и признал, что, по словам Графа, тот не признал себя в мальчике, описанном в таких подробностях в психоаналитическом исследовании Фрейда.

Это второе обстоятельство обострило страхи Фрейда касательно историй болезни его пациентов. Хотя он считал, что его терапевтическую методику следует демонстрировать именно таким образом, еще со времен «Этюдов об истерии» его беспокоило то, что они читаются как «занимательные рассказы». Как бы то ни было, но конфликт — душевный и физический — реальности, репрессии и пениса воодушевил Фрейда на создание одного из его самых противоречивых и колоритных трудов, который стал «историей болезни» всего человечества и который один из критиков насмешливо назвал «сказкой» — выпад, намекающий на детскую книгу Редьярда Киплинга с причудливыми объяснениями того, откуда у леопарда взялись пятна на шерсти, и других зоологических странностей. Эта самая смелая из всех историй болезни Фрейда — смесь биологии, антропологии, психоанализа и, как скажут некоторые, полной чепухи — вышла в 1913 году под названием «Тотем и табу».

Похоже, малыш Ганс в очередной раз сослужил психоанализу хорошую службу. Как видно из протокола заседания Венского психоаналитического общества, догадки, возникшие у Фрейда в связи с историей болезни Ганса, уже давно не давали ему покоя и в конце концов побудили замахнуться на нечто большее. Страх Ганса перед кастрацией, сообщил Фрейд членам кружка, собравшимся у него в очередную среду, говорил о том, что невроз коренится в «развалинах сексуальных импульсов» прошлого. То, как Ганс трансформировал свою любовь-ненависть к отцу в страх перед лошадьми, утверждал Фрейд, было сродни поклонению первобытных племен тотемному животному — зверю, которого они почитали как отца всего племени, но которого во время некоторых религиозных празднеств они убивали и съедали. Фрейд также подметил, что тотемные кланы налагали табу на инцест, который был психическим «горючим» для эдипова комплекса. Не было ли между психикой первобытных людей, детей и больных неврозами какой-то аналогии? Фрейд точно не знал. Однако, исходя из опыта своей работы и общения с коллегами-психоаналитиками, из которых он кое-кого лечил от импотенции, он рассматривал два варианта: ребенок боится утратить свой пенис: невротичный взрослый боится им пользоваться.