Андрей Михайлов - Средневековые легенды и западноевропейские литературы

В это время (т. е. вскоре после взятия Барселоны) Гильом сблизился с видным церковным деятелем своего времени – Витицей (750–821), сыном графа Магелонского. При пострижении в монахи (782) Витица принял имя Бенедикта и вошел в историю католической церкви под именем св. Бенедикта Анианского, реформатора бенедиктинского ордена и основателя ряда монастырей. В один из них – Анианский (недалеко от Монпелье) – Гильом сделал в 804 г. богатое пожертвование. В дарственном акте, датированном 15 декабря этого года, Гильом упоминает своих родителей Теодорика и Альду, братьев Теодорика и Теодуна, сестер Аббу и Берту, сыновей Виткара и Хидехельма, дочь Хеминбургу, жен Витбургу и Кунегунду: «Ego enim in Dei nomen Vuilhelmus… idcirco facinora mea minuanda vel de parentes meos qui defuncti sunt, id est genitore meo Teuderico et genetrice mea Aldane, et fratres meos Teodoino, et Teoderico et sorores meas Abbane et Bertane, et filios meos et filias meas Vuitcario et Hidehelmo et Helinbruch, uxores meas Vuitburgh et Cunegunde, pro nos omnibus superius nominatos dono…» [262].

Через два года, в 806 г., недалеко от Анианы в живописном, но довольно уединенном и диком (и в наши дни) предгорий Цетрального Массива Гильом основал небольшую обитель Желлону, где он тихо и скончался в 812 г., то есть задолго до тех событий, о которых рассказывают наши поэмы.

В память о героической и подвижнической жизни Гильома Желлонский монастырь был переименован в Сан-Гильемскую Пустынь, существующую и поныне. Произошло это в XII в., когда легенды о Гильоме уже воплотились в большом числе эпических поэм.

Монастырь лежал на пути паломников к Сантьяго-де-Компостела [263], и не приходится удивляться, что практичные монахи широко использовали бытовавшие в народе и дружинной среде эпические песни-рассказы о подвигах Гильома. Ж. Бедье полагал, что вся «жеста» возникла из взаимовыгодного сотрудничества жонглеров и клириков [264]. В действительности все обстояло несколько иначе. Монастырская версия происхождения эпоса, в том числе и нашего цикла, давно решительно отвергнута. Теория Ж. Бедье слишком сужает почву возникновения эпоса и чрезмерно отодвигает время этого возникновения от «героического века». Вместе с тем участия монахов и агиографов-латинистов на определенных этапах формирования легенды о Гильоме отрицать нельзя. Но ученые-монахи не создавали легенду, они лишь фиксировали в своих текстах (и в бытовавшей в монастырях устной повествовательной традиции) заимствованные из эпических песен мотивы. Они их в известной мере сохраняли и даже кое в чем обогащали. Но не более.

Всесторонний анализ монастырской традиции дал в недавней своей работе Виктор Саксер [265]. Не будем подробно излагать ее и тем более останавливаться на соперничестве двух соседних монастырей – Анианского и Желлонского, соперничестве, развернувшемся совсем не только вокруг культа св. Гильома Желлонского [266]. Полезней присмотреться, как развивалась монастырская легенда и в каком отношении находится она с реальным обликом влиятельного исторического персонажа и с образом героя эпического цикла. В качестве почитаемого в этом монастыре святого Гильом начинает упоминаться лишь в дарственных хартиях X и XI вв. (926, 983, 1031, 1048 гг.). Позже, уже в начале XII в., монахи из Желлоны фальсифицируют старый документ 804 г., вытравляя из него какое бы то ни было упоминание Анианского монастыря. Как справедливо подчеркивает В. Клётта [267], в этой фальсификации мы должны обратить внимание на два момента. Во-первых, изменен порядок перечисления жен Гильома: Кунигунда поставлена на первое место, Витбурга – на второе. Во-вторых, упомянут племянник Гильома Бертран («… nepote meo Bertranno…»). Все это непреложно указывает на тот факт, что эпическая традиция к этому времени уже окончательно сложилась: Витбурга-Гибор заняла в легенде центральное место (не обязательно как единственная жена героя, но как та, чья кончина заставила его уйти в монастырь), рядом с Гильомом появляется и непременный персонаж эпоса – племянник протагониста. Такое же воздействие развитой эпической традиции обнаруживается в латинском жизнеописании Гильома, составленном в первой трети XII в. монахами Желлонского монастыря, и еще в ряде латинских текстов, относящихся к первой половине этого же столетия. Что касается Гильома Тулузского как реального исторического лица, то монастырская традиция начинает все более о нем забывать, поддаваясь воздействию традиции эпической.

К тому же мы располагаем и более ранними латинскими текстами, неопровержимо свидетельствующими о том, что формирование легенды о Гильоме Оранжском следует отнести к достаточно отдаленным временам.

Один из подобных текстов – это так называемый «Гаагский фрагмент». Его считают прозаической переделкой (видимо, в учебных целях) отрывка неизвестной нам латинской поэмы, «школьный» характер которой вполне очевиден: в гипотетически восстанавливаемом стихотворном тексте мы находим не просто ориентацию на античный опыт, а многочисленные прямые заимствования словосочетаний, выражений и частей фраз из Вергилия и других классиков. Датируется «Фрагмент» 980—1030 гг. – по данным палеографии [268]. Сама же поэма, если она существовала как самостоятельное произведение, может быть отнесена к середине X в.

Во «Фрагменте» рассказывается об осаде какого-то города, о жаркой схватке внутри его стен и вне их. Г. Сюшье полагал, что имеется в виду осада Нарбонна [269]. Такое предположение правомерно, но не безусловно: в эпической традиции изображение армии, идущей на приступ, достаточно трафаретно. Тут важно обратить внимание на персонажи, упоминаемые в тексте. Рядом с императором Карлом названы некие Бернардус, Бертранус, Эрнальдус и Вибелинус, и нет никакого сомнения, что это три брата эпического Гильома и его племянник. Фигурирует здесь и сарацинский «король» Борель, встречающийся также в ряде поэм нашего цикла («Песнь о Гильоме», «Эмери Нарбоннский», «Алисканс», «Взятие Оранжа»), Наконец, играющий в отрывке ведущую роль некий «граф» – это бесспорно Гильом наших легенд.

Текст этот вызывал немало споров [270]. Ж. Бедье, отстаивавший «монастырский» генезис эпических поэм (а следовательно, и их достаточно позднее появление), считал и «Гаагский фрагмент» также очень поздним, к тому же не придавая его данным никакого значения. Он писал: «Предполагалось, что Гильом Тулузский с VIII по XI век не переставал жить в человеческой памяти; если старые легенды и песни, которые его вначале воспевали, и погибли, то – говорили – по крайней мере два свидетельства это подтверждают – поэма Эрмольда в IX в., „Гаагский фрагмент“ – в X в. Но если хорошенько разобраться, то окажется, что истинное значение этих свидетельств равно нулю. Поэтому нам приходится принять следующий простой факт: Гильом Тулузский вначале появляется в латинских хрониках IX в., затем – во французских романах конца XI–XII вв.; в промежутке же – ничего, ни одной строки, ни по-французски, ни на латыни, ничего, кроме полного молчания» [271]. Утверждение странное, объясняемое лишь слепой приверженностью «монастырской» версии.