Инна Лисович - Скальпель разума и крылья воображения. Научные дискурсы в английской культуре раннего Нового времени

М. Фуко также говорит о том, что, несмотря на представление об открытости научного знания в современном обществе, до сих пор существуют социальные механизмы, его ограничивающие. Он противопоставляет «доктринальные группы» и «“дискурсивные сообщества”, функцией которых является сохранять или производить дискурсы, но так, чтобы обеспечивалось их обращение в закрытом пространстве, чтобы можно было распределять их лишь в соответствии со строгими правилами и чтобы их владельцы не оказались лишены своей собственности самим этим распределением» [507]. «Доктрина же, напротив, стремится к распространению, и отдельные индивиды, число которых может быть сколь угодно большим, определяют свою сопринадлежность как раз через обобществление одного и того же корпуса дискурсов <���…>. Доктрина совершает двойное подчинение: говорящих субъектов – определенным дискурсам и дискурсов – определенной группе, по крайней мере виртуальной, говорящих индивидов» [508]. В связи с этим можно сказать, что гуманисты, выйдя из «дискурсивных сообществ», так и не примкнули к «доктринальным группам», стремясь создать «истинный дискурс» науки и сделать его открытым. Ученые раннего Нового времени создавали совершенно новый дискурс, выпадая из «дискурсивных сообществ» и доктринальных групп, где голос субъекта был анонимен, а корпорации интеллектуалов стремились сохранить монополию на производство знания и образование.

Публичность выполняла не только ряд ожидаемых функций, но и имела последствия, которые повлияли на дискурсивные практики, претендовавшие на роль интерпретаторов и медиаторов научных открытий. Формирование научного публичного пространства шло в нескольких направлениях. К ним можно отнести: чтение публичных лекций; переписку между учеными, делившимися своими работами и обсуждавшими научные проблемы; создание институтов, которые позволяли делать совместные проекты. В реальности было сложно разделить все эти формы, поскольку институциализация влекла за собой и публичные лекции, переписку и публикации. Но в ситуации отсутствия академий или коллегий появлялись так называемые «воображаемые сообщества», которые называли себя с XV в. «Respublica litteraria» («Республика письма», или «Республика учености») [509]. Первоначально эти сообщества не был гомогенны, централизованы и ориентированы на определенную сферу или отрасль научной деятельности. В поле их обсуждения могли попадать как «гуманитарные», так и «натурфилософские» проблемы, которые сейчас принято разграничивать.

С одной стороны, гуманисты, получившие доступ к оригиналам текстов античных авторов на древнегреческом языке, распространяли их в личной переписке и публиковали, переводя на латинский и национальные языки; но с другой – в текстах, ключевых для XVI в., декларируется доступ к знанию для избранных. В число переведенных попали труды не только Платона, но и неизвестные Средневековью тексты Аристотеля, что оказало влияние на все свободные искусства. Противостояние гуманистов средневековой перипатетике сделало XVI в. временем неоплатонизма, который проникал во всевозможные практики: живопись, поэзию, риторику, астрономию, алхимию и т. д. Гуманисты вслед за Марсилио Фичино соединяют христианские, герметические, алхимические и каббалистические практики с учением Платона.

Но как сочетается это стремление к тиражированию и доступности античных текстов с элитистской позицией гуманистов, которые на протяжении XVI в. представляли собой небольшой круг людей даже по сравнению с образованными людьми в Европе? Публикация античных текстов соответствовала духу времени изобретения печатного станка, но тиражирование текста, как и Священного Писания, автоматически не означало его «истинного» понимания. И здесь ключевую роль играет учитель или комментатор, который снимает таинственный покров с букв и заставляет текст отвечать на вопросы. Платон в «Федре» устами своего учителя Сократа говорит о том, что письменный текст, в силу своей доступности, должен быть защищен устной передачей знания от учителя ученику, что позволит уберечь его от профанов:

Сократ. В этом, Федр, дурная особенность письменности, поистине сходной с живописью: ее порождения стоят, как живые, а спроси их – они величаво и гордо молчат. То же самое и с сочинениями: думаешь, будто они говорят как разумные существа, но если кто спросит о чем-нибудь из того, что они говорят, желая это усвоить, они всегда отвечают одно и то же. Всякое сочинение, однажды записанное, находится в обращении везде – и у людей понимающих, и равным образом у тех, кому вовсе не подобает его читать, и оно не знает, с кем оно должно говорить, а с кем нет. Если им пренебрегают или несправедливо его ругают, оно нуждается в помощи своего отца, само же не способно ни защититься, ни помочь себе.

Федр. И это ты говоришь очень верно.

Сократ. Что же, не взглянуть ли нам, как возникает другое сочинение, родной брат первого, и насколько оно по своей природе лучше того и могущественнее?

Федр. Что же это за сочинение и как оно, по-твоему, возникает?

Сократ. Это то сочинение, которое по мере приобретения знаний пишется в душе обучающегося; оно способно себя защитить и при этом умеет говорить с кем следует, умеет и промолчать [510].

В «Герметическом своде», переведенном Фичино, также речь идет о доступности познания истины избранным. В первом диалоге «Поймандр Гермеса Трижды величайшего» Гермес призывает всех людей очиститься от скверны знанием, но не все пожелали следовать за ним [511]. А в гимне Богу-Отцу говорится, что он открывается посвященным, причем это знание хранится в тишине сердца [512]. Эта же мысль повторяется в «Тайной проповеди на горе о возрождении и о правиле молчания»: « Гермес. Я радуюсь, сын мой, что ты получил сладкие плоды Истины, бессмертный урожай. Теперь, когда ты научился этому от меня, обещай мне хранить молчание об этом чудесном могуществе <���…>, не открывая никому, сын мой, путь перерождения <���…>, который я передал тебе, из опасения, чтобы нас не сочли за врагов Вселенной <���…>. На этом достаточно, каждый из нас был занят <���…>, я – посвящая, ты – внимая. Ты познал в Свете Умом себя самого и нашего общего Отца» [513].

Таким образом, создается статус избранного и посвященного, чья миссия – быть пророком или учителем-посредником и открывать знание для остальных. Именно эту позицию и занимает Фичино, который, по мнению О. Ф. Кудрявцева, в предисловии к Поймандру, адресованному Козимо Медичи, сформулировал «тезис о “единой и всюду согласной с собой” школе древнего богословия, начало которой положил Гермес Трисмегист и продолжил которую Орфей, Аглаофем, Пифагор, Филолай, а до полного совершенства довел Платон» [514]. Алхимическое знание стремится к закрытости, постоянно декларируя избранность и трудность пути Великого делания. Несмотря на патронаж семейства Медичи, и Фичино не избежал упреков в увлечении алхимией и магией.