Владимир Абашев - Русская литература Урала. Проблемы геопоэтики

Проблема границ региональной общности писателей требует, конечно, специального обсуждения. Но очевидно, что изучение региональной литературной истории с точки зрения формирования геопоэтики региона потребует пересмотра состава региональной литературы. Границы этой общности оказываются тогда не исключительно географическими. В указанном смысле «быть уральским писателем» означает не только родиться, жить и творить на Урале, но главным образом участвовать в создании геопоэтики Урала.

Мамин-Сибиряк Д. Н. Полн. собр. соч.: В 20 т. / Под общей ред. Г. К. Щенникова. Екатеринбург: Банк культурной информации, 2002. К настоящему времени вышло, впрочем, всего три тома издания (т. 3 – 2007).

Внимание к изучению образов географического пространства в культуре неуклонно нарастает начиная с 1990-х годов. В этом проблемном поле сегодня встречаются и взаимодействуют разные дисциплины и соответствующие им дискурсы: филология, культурология, география, социология, политология. Потому в исследованиях этого рода нет пока внятно отрефлектированной единой понятийной и терминологической системы. Даже на уровне таксономии встречается множественность самоопределений: «гуманитарная география», «метафизическое краеведение», «мифогеография, «сакральная география», «геокультурология», «геолитературоведение». Для изучения образов географического пространства в литературе многообещающим нам представляется понятие геопоэтики . В сравнении с другими его отличает прозрачность формулируемого смысла. Понятие фиксирует сам момент взаимодействия и единства земного пространства ( гео) и организующей его культурной формы ( поэтика). Под геопоэтикой мы понимаем исторически складывающуюся систему образно-символических констант репрезентации географической территории как единого целого. Геопоэтический образ начинает формироваться, когда территория, ландшафт в своем собственном бытии осознаются как значимая инстанция в иерархии уровней бытия и становятся особенными предметами эстетической и философской рефлексии. Возникновение геопоэтикикакой-либо территории предполагает именно высокую степень рефлексии, когда ландшафт концептуализируется (в историческом, геополитическом, антропологическом и философско-эстетическом отношении), (или отношениях?), и его доминирующие черты получают символическое осмысление. Этим геопоэтический образ отличается от обычной картины природы, литературного пейзажа.

Ср.: «Чародейкою Зимою / Околдован, лес стоит – / И под снежной бахромою, / Неподвижною, немою, / Чудной жизнью он блестит. / И стоит он, околдован, – / Не мертвец и не живой – / Сном волшебным очарован, / Весь опутан, весь окован / Легкой цепью пуховой… / Солнце зимнее ли мещет / На него свой луч косой – / В нем ничто не затрепещет, / Он весь вспыхнет и заблещет / Ослепительной красой» [Тютчев 1965: 1, 153].

Представляется, что пейзаж и ландшафт – это существенно разные типы литературных описаний природы. Тут мы разделяем подход В. Л. Каганского [Каганский 1997: 137]. Это различение можно было бы дополнить различением ландшафтного, то есть геопоэтического и пейзажного чувства или видения природы.

См. далее: «Л. Толстому, как и И. Тургеневу, не надо было рисовать локальный пейзаж, говорить о его определенной географической мете: личные эмоциональные состояния или философское самоосмысление личности в процессе созерцания природы не могут быть «местными». Реализм же Мамина-Сибиряка, социологический по всем принципам, тяготеет к реально обозначенным географическим определениям пейзажа. Жизненная конкретность, которая, разумеется, есть у Толстого, Тургенева, и та же конкретность у Мамина-Сибиряка имеют разные параметры. В рассказах уральского писателя это проявляется в настойчивом обозначении географического места, к которому прикреплен пейзаж» [Дергачев 1989: 52].

Термин «код» мы употребляем здесь в бартовском смысле. Коды у Барта – это следы, обнаруживающие в тексте скрытое присутствие и работу «символических» или «ассоциативных» полей культуры. Код выводит читателя на уровень «сверхтекстовой организации значений, которая навязывает <���читателю> представление об определенной структуре», подспудно объединяющей внешне разрозненные поверхностные элементы текста и позволяющей фокусировать их смысл. Будучи опознанными, сигналы кода «перемещают», как выразился Барт, «тело» читателя с поверхности высказывания в его смысловую перспективу и «позволяют увидеть, угадать некую иную площадку действия, нежели та… с которой прямо говорит высказывание» [Барт 1989: 455, 457].

Этот раздел написан в соавторстве с М.П. Абашевой

Приведем для наглядности ряд подобных описаний из романа: «Гора впереди, словно в пляске, мотала каменным сарафаном, колыхала складками» [Иванов 2006: 142]; «бабьей занавеской проколыхались складки Могильного камня» [Там же: 515]; «низкие мутные тучи медленно скручивались узлами, из которых начинал капать дождь, или расплетались пряжей» [Там же: 180]; «все вокруг будто мнется, еловые лапы передвигаются, искажаются, как нарисованные на холстине» [Там же: 379]; «малые дорожки сокращали путь вдвое-втрое. Они шли напрямик, срезая повороты, как иголка протыкает сразу несколько складок полотна» [Там же: 288]; «все кипящее полотно перебора спутанной белой пряжей раскатилось вниз из-под скалы» [Там же: 548]; «цепочка кибиток то сокращалась, то подрастала, но караван горной стражи по-прежнему упрямо и неспешно катился вниз по Чусовой, вниз по извилистым складкам пространства» [Там же: 355]; «стрежень заваливался направо и бил темечком прямо в боец Шайтан. Сила течения словно сгрудила скалу в складки, как голенище сапога» [Там же: 500]; «воздух мотался <���…> как белье на ветру» [Там же: 400]; «косынка пены и брызг полоскалась сзади по ветру, словно подвязанная под каменной челюстью скалы» [Там же: 501].

Кратофания – явление сверхъестественной силы в виде выдающегося природного феномена. Это понятие в описании религиозного опыта использует М. Элиаде. Ср.: «Любая кратофания или иерофания преображает место, где происходит, и оно, до того простое, пустое, ничего не значившее – профанное, становится священным» [Элиаде 1999: 251]. Обычные места кратофании – скалы, камни, другие выдающиеся детали ландшафта.

Об употреблении серебряных блюд в культовых обрядах упоминается в другом месте романа в реплике вогула-колдуна Шакулы: «Шаманы на капищах Лосю под копыта серебряные блюда подкладывают, по четыре. Блюда те еще предки наши на меха выменивали» [Иванов 2006: 396]. Имеются в виду предметы сасанидского серебра, во множестве обнаруженные в Верхнекамье.