Густав Шпет - История как проблема логики. Часть первая. Материалы

9. Итоги всего изложенного мне представляются в следующем виде. Вольф не без основания был недоволен характеристикой, данной его философии Бильфингером, как философии лейбнице-вольфианской [415]. В философии Вольфа исчезает присущий Лейбницу аромат платонизма, но зато она вмещает в себе элементы самых разнообразных влияний философской традиции. Хотя и через Лейбница, но в значительной степени мимо него, Вольф завершает философию рационализма, включая в нее предания аристотелизма так же, как и новые веяния бэконизма. Аристотелевская идея науки, как знания об общем, была близка и Бэкону и Лейбницу, «практический эмпирик» – не удовлетворял Аристотеля, но точно также и Бэкона («эмпирики – муравьи», empirici, formicae more, congerunt tantum, et utuntur) и Лейбница (les hommes agissent comme les bêtes… ressemblant aux Médecins empiriques). Точно также общей идеей для них всех являлась идея причины или основания, как существенного признака науки. Таким образом два общих положения Аристотеля в неприкосновенности докатываются до Вольфа и принимаются им: 1, ἡ μὲν ἐμπειϱία τῶν ϰαϑ’ ἔϰαστόν ἐστι γνῶσις, ἡ δὲ ὲέχνη τῶν ϰαϑόλου, 2, οἱ μὲν γὰϱ ἔμπειϱοι τὸ ὄτι μὲν ἴσασι, δ’ οὐϰ ἴσασιν . Но существенное разногласие начинается с того момента, когда в эти общие формулы начинает вкладываться конкретное содержание. Попытка Вольфа найти примирение этого разногласия есть самое слабое место его философии, и он оказывается в положении полной беспомощности, лишь только в этих попытках его перестает осенять гений Лейбница.

Тенденция оценивать научное значение опыта только постольку, поскольку и опыт находит себе выражение в общей форме, делает бесспорным для Вольфа наличность ratio в опыте, но позиция Вольфа остается до крайности неясной, лишь только то же требование предъявляется к единичному или индивидуальному в собственном смысле. Вот почему в этом пункте заслуга Вольфа определяется только отрицательно: он не создавал принципиальных препятствий для объяснения единичного, как такого. Здесь и не может быть положительной характеристики, потому что положительное углубление и расширение проблемы опыта у Вольфа отсутствовало.

Подлинное философское чутье Вольфа сохранило и углубило зарожденную Лейбницем идею разумного основания и его отношения к внешней причинности. Но Вольф оказался без своего надежного руководителя, когда перед ним встала проблема опыта, и его чисто механическое сцепление аристотелизма и бэконизма кажется жалким и бледным. Сам Бэкон не понимал, какой чреватый последствиями вопрос поднял он провозглашением опыта основою знания, и только феноменализм Беркли и Юма раскрыл во всей полноте его сложность. Все, что успел сделать Лейбниц, – подметить ratio в самом эмпирическом, – прекрасно досказано Вольфом, но он запутался, когда увидел себя в начале, пресловутых axiomata media, лицом к лицу с единичным-историческим. Таким образом, в то время как феноменализм опорочивал опыт со стороны его конца и результатов, вольфовский рационализм разорял его со стороны его начал.

Но если бы несмотря ни на что, эмпиризм кому-нибудь казался более благоприятной философской почвой для исторической, науки, то у Вольфа есть все необходимое для того, чтобы его принципы были признаны такой почвой. Вольф рассуждает следующим образом: «Даже в абстрактных дисциплинах, как первая философия, основоположные понятия должны быть взяты из опыта, который образует основу исторического познания, а равным образом здесь имеет свои источники философия моральная и гражданская; мало того, сама Матезис предполагает некоторое историческое знание, из которого она выводит понятие своего предмета и некоторые аксиомы. Я говорю о чистой Матезис (Mathesis pura), – то же самое еще очевиднее о смешанной. Таким образом, хотя мы тщательно отличаем историческое познание от философского, чтобы не смешать того, что различно, однако мы не принижаем (vilipendimus) историческое познание и вообще не пренебрегаем им, но каждому виду познания приписываем свою ценность. Напротив, во всей философии для нас свято сожительство их обоих» [416]. Таким образом, конечно, эмпиризм не сам по себе ценен для Вольфа, но существенно, что именно логические интересы рационального знания настоятельно требовали именно того, чего не почувствовал эмпиризм у Бэкона: не имея никакой логики, эмпиризм не мог дойти до идеи логики исторических наук, напротив, для рационализма, начинающего с логики, проблема исторического познания должна выступить, как одна из первых его проблем. Это не значит, что сам Вольф тотчас должен был приступить к разрешению этой проблемы. Но он ее поставил с достаточной определенностью и мы найдем в дальнейшем развитии рационализма попытку разрешения этой проблемы. У Вольфа нашлись продолжатели в этом пункте, и это очень важный, – хотя и мало освещенный историей философии, – момент не только для самого единично-исторического, но для целого философии.

Незавершенность Вольфа в этом пункте однако не затемняет той несомненной мысли, что учение об ens, essentia и ratio, как оно им развито, вполне оставляет место для философского и логического учения об истории. Простое зачисление ее в ряды эмпирических наук делает и ее серой в сумерках вольфовского учения об опыте, но достаточно самого небольшого света, чтобы заметить своеобразие истории среди остального эмпирического знания и задаться специальным вопросом о ней. Поэтому, можно сказать еще больше, рационализм Вольфа не исключает принципиально истории из ряда наук, а напротив, оставляет ей определенное место в этом ряду. Преимущества его перед эмпиризмом очевидны: 1, бэконовский индуктивный эмпиризм либо должен был относить историю к тому опыту одной памяти, к которому были способны эмпирики comme les bêtes и который являлся источником всевозможных idola, либо он побуждал к той прагматической истории, которая во что бы то ни стало искала «повторений» – хотя бы с целью поучительности, – потому что только таким образом могло быть удовлетворено требование индукции [417], ищущей повторяющейся множественности «инстанций». Признание ratio в «случайных рядах фактов», в опыте, подсказанное Лейбницем, и развитое вольфовской онтологией, обнаруживает решительное преимущество рационалистических оснований для исторической методологии и прежде всего утверждает научность истории, 2, Бэконовский эмпиризм в борьбе против idola телеологии обнаружил решительную тенденцию деградировать самую идею сущности (коррелятивной цели) и бэконовская forma sive lex sive natura носит в себе все задатки единственно «внешнего», механического сцепления причин и условий, обязывающего всякое научное объяснение походить по своему чистому механизму на другое, и ведущего таким образом к идеалу всеобщей механики мира. Сохраненное и подкрепленное Вольфом усмотрение зависимости модусов явления от сущности давало возможность искать объяснение, наряду с механистическим объяснением из причин, в их внутренней сущности и, таким образом, открывало перспективу специфичности также в научном историческом объяснении [418].