Игорь Смирнов - Философский комментарий. Статьи, рецензии, публицистика 1997 - 2015

Литературоцентризм такого свойства в высшей степени уязвим для критики. Не концептуализует ли NH историю, хотя бы отчасти, как ритуально-мифологическую преисторию, в которой эстетическое начало, сращенное с религиозным, действительно властвовало безраздельно? Как преодолеть эту мифотворность в подходе "новых историков" к материалу, не растеряв, с другой стороны, то ценное, что они пустили в научный оборот?

Бросается в глаза, что NH обращает свои усилия исключительно на раскрытие микроисторий, не гнушаясь и курьезными. В установочном тоне Монтроуз высказался в "Поэтике и политике культуры" против макроисторизма. Парадоксально, однако, то, что и Гринблатт, и Монтроуз, и прочие ученые из их круга охотно пользуются таким понятием из области макро(мега)истории, как "Ренессанс", а также другими подобными. В качестве синтетического образования, в котором сплавляется гетероморфное, та или иная эпоха выступает для "новых историков" сама собой разумеющейся — остается лишь проанализировать ее трансформационные варианты, ее Binnendiachronie. Понятно, почему NH, представляя себе историю никогда не забегающей по ту сторону человеческого и оппонируя тем самым Фуко и иже с ним, опирается на антропологические изыскания К. Гирца, сконцентрированные на местных традициях и отвергающие "a general theory" культуры как следствие научной "мегаломании" [60] Clifford Geertz, Local Knowledge. Further Essays in Interpretive Anthropology, New York, 1983, 4 ff. .

Под предложенным углом зрения точно так же становится объяснимым, почему для Гринблатта в истории "there is no escape from contingency" [61] Stephen Greenblatt, Shakespearean Negotiations… 3. . Если историк не пытается установить, каким общим закономерностям подчинена большая диахроническая система, то он вынужден иметь дело лишь с тем, что "может случиться, а может и не случиться" [62] Ср.: Н. Aram Veeser, The New Historicism. - In: The New Historicism Reader, 4–5. в ее, по выражению Гринблатта, "символическом хозяйстве", в ее внутренней социокультурной жизни [63] Ср. в противоположность этому моделирование внутренней диахронии декадентскосимволистской эпохи в виде последовательных трансформаций системообразующей доминанты: Aage A. Hansen-LЪve, Der russische Symbolismus. System und Entfaltung der poetischen Motive, Bd. 1: Diabolischer Symbolismus, Wien, 1989; Bd. 2: Mythopoetischer Symbolismus, Wien, 1998. .

Вернусь к началу моей статьи. Если справедливо, что нет истории, не пропущенной сквозь тексты, что они интерпретируют перемещение от темы к реме, т. е. устремляют его к некоей цели, и что они перетолковывают друг друга (ввиду их относительной свободы от мира фактов, во-первых, и направленности на толкования, во-вторых), то они должны в процессе этих перекодировок обретать общую им сверхцель, совместное задание, позволяющее им конкурировать между собой, не дающее какому-нибудь из них выпасть из соревнования и тем самым сделаться противостоящим самой дискурсивности, внушающим сомнение в правомочности ее власти над непосредственно воспринимаемой реальностью. Эта инвариантная установка разных текстов и придает им ансамблевый характер, формирует эпоху. Субверсивное значение инофициальной культуры не стоит слишком преувеличивать. Она образует в каждую эпоху такую смысловую область, в которой даже аномальные тексты подтверждают целеположенность, присущую их времени [64] Ср. разбор текстов, отклоняющихся от канона, упрочившегося в СССР в 1930-х гг.: Sylvia Sasse, Caroline Schramm, TotalitКre Literatur und subversive Affirmation. - Die Welt der Slaven, 1997, XLII-2, 306–327. .

Сверх того, бывает, что отступления от принятых в данной культуре правил совершаются, дабы более эффективно, чем она, служить претворению в жизнь ее намерений: еретики-катары, распространившиеся на юге Европы в XI–XIII вв., старались в текстоподобном поведении (стилизованном апостолически) превзойти по чистоте христианства папскую церковь. Спасти вероучение от замутнений надеялись и многие другие средневековые еретические движения (например, новгородские стригольники). Вместе с тем именно в толще инофициальной культуры вызревают новые диахронические системы. Можно ли подвести под единое определение выполняемые ими планы при том, что одна такая программа уступает место другой? Да, можно, если принять во внимание, что чем абстрактнее цель, тем менее она отдифференцирована от средств ее достижения. In extremis: цель отвлечения от всего (от конкретности текстов, в свою очередь отвлеченных от мира фактов) есть не что иное, как оно само, как способ его осуществления. Другими словами, содержание любой большой диахронической системы задано ей тем, как она производит в своих текстах замещение известного искомым. Замещение одного типа замещения новым составляет суть долгосрочного исторического процесса, который поэтому равно и континуален (в качестве одной и той же субститутивной работы), и дисконтинуален (поскольку сами субституции различны). Раз результат, которого добивается история, и путь к нему совпадают, значит: замещение замещения не каузировано откуда-то извне. Смысла, который лежал бы за пределом истории, нет. Последующий ансамбль текстов выталкивает предшествующий в силу того, что такого рода борьба имманентна истории, которая не подчинена никакому иному телеологизму, кроме телеологизма средств, используемых ею. Если угодно: будучи самоцельными, средства замещения не могут не быть замещаемыми. Превращая тему в рему, они — в своей автотеличности — преобразуют и себя. То, что Кант сказал об искусстве (которое, по его прославленной формулировке, "…fЯr sich selbst zweckmКig ist" [65] Immanuel Kant, Werke. in sechs BКnden, Bd. V. Kritik der Urteilskraft und Schriften zur Naturphilosophie, hrsg. von W, Weischedel, Darmstadt, 1957, 404. ), применимо, конечно же, ко всякой автономии — не обязательно только к эстетической. Как самодостаточная, история в эпохальном измерении не эстетична, но философична. На каждом ее этапе целевое родство текстов, пусть и манифестируемое ими неодинаково, создает из них единосущностный универсум, логосферу, общезначимость которой гипостазируют собственно философские высказывания и самодостаточность которой сужается в искусстве. Прочие дискурсы — прикладная наука, политика, педагогика, юриспруденция и т. п. — прагматизируют логосферу, посредничают между ней и опытом (или между ее прошлым и настоящим, как историография). И внутри отдельных эпох, и на межэпохальной оси другое макроистории — это ее другое. Философия истории не просто возможна, — придется со всей решительностью возразить Маркварду, — но необходима в качестве согласованной с тем обстоятельством, что большая диахрония, другое которой она же, абсолютна, как бы к ней ни подходить — как к "фрагменту" (= периоду) или как к гипотетическому целому.

В субститутивном максимуме, достижимом в границах "символического порядка", либо текст конституируется как фактическая реальность, либо она — как текст. Делая назначение логосферы высоко абстрактным, большая история циклически чередует эти два способа замещения [66] В русской научной традиции циклическидуальная модель истории культуры разрабатывалась во вдохновленных Г. Вельфлином статьях В.М. Жирмунского: 1) Преодолевшие символизм (1916), 2) О поэзии классической и романтической (1920), 3) Валерий Брюсов и наследие Пушкина (1916–1920) (В.М.Ж., Теория литературы. Поэтика. Стилистика, Ленинград, 1977, 106–137, 142–204), а позднее в книгах Д.И. Чижевского (Outline of Comparative Slavic Literatures, Boston, Massachusetts, 1952) и Д.С. Лихачева (Развитие русской литературы X–XVII веков. Эпохи и стили, Ленинград, 1973). . Всякий раз, однако, они выступают в неповторимом обличье. Циклическое время в истории линейно. Будь замещение только воспроизводимым, оно перестало бы быть самоцельным — вразрез с этим оно указывало бы на незаместимость когда-то совершившегося замещения. И онтологизируя (натурализуя) тексты, и перевоплощая опытный мир в метафизический, история всегда заново определяет связь между пунктами отправки и прибытия смысла. Например, натурализация текстов может производиться при установлении аналогии между ними и референциальной средой (что требует отыскания общего для обеих инстанций звена, т. е. осуществления транзитивной операции) или при прямом включении знаковых образований в множество непосредственных жизненных событий (что придает первым статус подмножества этого множества). Точно так же несходны между собой и метафизические толкования мира физических тел и человеческих действий, но об этом будет сказано вкратце ниже. Здесь вообще не место подробно вдаваться в чрезвычайно сложные преобразования, протекающие в недрах культуры (тем более что я посвятил теоретической детализации этих процессов несколько монографий). По-прежнему держась сугубо методологического курса рассуждений, подчеркну, что замещения замещений поддаются разноязычному научному описанию. Чтобы концептуализовать смену отношения между известным и искомым, допустимо использовать термины как риторики [67] При этом, конечно, нельзя упускать из виду, что сами учения о тропах историчны, что эти риторические модели зависят от эпохальной динамики культуры (см. подробно: Renate Lachmann, Die ZerstЪrung der schЪnen Rede. Rhetorische Tradition und Konzepte des Poetischen, MЯnchen, 1994). Выбор риторического метаязыка, гармонирующего с диахронией как объектом его применения, предполагает отсеивание вариативного и установление инвариантного в риториках разных времен. , так и логики [68] Ср. диахроническое применение обоих языков в: И.П. Смирнов, Художественный смысл и эволюция поэтических систем, Москва, 1977; И.Р. ДёрингСмирнова, И.П. Смирнов, Очерки по исторической типологии культуры… ╔ реализм ╔ (…) ╔ постсимволизм (авангард) ╔…, Salzburg, 1982; И.П. Смирнов, О древнерусской культуре, русской национальной специфике и логике истории = Wiener Slawistischer Almanach, Sonderband 28, Wien, 1991. (транзитивная натурализация текстов не что иное, как реализованная метафора; включенные в непосредственный жизненный контекст, они оказываются реализованной синекдохой). Если принять гипотезу о том, что психика индивидов травма-тична по своему истоку и что в ней, следовательно, одно (травмирующее) вытесняется другим (компенсирующим), то правомерно бросить на замещения замещений и психоаналитический взгляд. В этом случае та или иная стадия диахронического движения предстанет как результат победы, которую одерживают по ходу истории — в борьбе за культуротворную власть над ней — индивиды с одинаковым типом воображения, с общей душевной организацией, фиксированной на какой-либо определенной и определяющей их характер психической компенсации [69] См. подробно: И.П. Смирнов, Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней, Москва, 1994. .