Ольга Бредникова - Микроурбанизм. Город в деталях

В одном из интервью мне говорили, что подобные номера и отличительные знаки вообще не прописаны в документах (либо о том не осведомлены сотрудники ГАИ), они просто подразумеваются. Поскольку все вышеуказанные лица являются либо потенциальными, либо действующими “благодетелями”, наказывать их не рекомендуется в принципе: “по головке не погладят”. Для “касты”, в общем-то, что город, что сельская местность или трасса – все равно, для прочих всех-всех-всех город – это структура ловушек (они же “веселые места”) и относительно безопасных мест.

Однако бывают случаи, когда привилегированные члены общества могут стать объектом внимания инспекторов. Это происходит, когда правонарушение с их участием влечет за собой серьезные последствия, в частности дорожно-транспортное происшествие с человеческими жертвами. ДТП, надо заметить, в целом является неординарным феноменом. Нарушение большой части правил дорожного движения обходится без последствий, таким образом, нарушения существуют скорее как эфемерный результат взаимодействия инспектора и водителя, иногда опосредованный техническими средствами фиксации нарушений. ДТП же, особенно серьезное, представляет собой “грубый факт”, наличие которого могут подтвердить лица незаинтересованные. В то же время ДТП – это разрыв ткани повседневности, когда водители неминуемо меняют свой статус на статус потерпевшего или виновного, когда меняется оценка ситуации движения и “фоновые ожидания”, с ней связанные [375]. Тем не менее сам факт совершения ДТП не указывает, по чьей вине оно произошло, что дает почву для спекуляций. Примеров опять же приводить не надо.

Позволю себе еще раз процитировать неакадемический текст. Журналист Юлия Латынина подчеркивает: “…ситуация на дорогах всегда является отражением ситуации в обществе. Когда в средневековом Китае было трехрядное дорожное движение (справа – в одну сторону, слева – в другую, а посередине – император), это являлось отражением ситуации в обществе” [376].

В современной России правила дорожного движения в общем и целом едины для всех. Как преподавателю школы, так и чиновнику, управляющему транспортным средством, вменяется в обязанность соблюдать установленный скоростной режим, подчиняться сигналам светофора и не садиться за руль в состоянии алкогольного опьянения. Правила структурируют городское пространство посредством координации действий участников дорожного движения: говоря языком экономической социологии, они позволяют водителям и пешеходам экономить на принятии решений, взвешивать возможные издержки и выгоды от совершения того или иного действия. Превышение скорости, возможно, выгодно, поскольку позволило бы сэкономить время, но оно также связано с определенным риском, поскольку существует возможность санкций .

Таким образом, правила соотносятся с поведением агентов не автоматически, но опосредованно [377]. Данное обстоятельство вполне сообразуется с размышлениями Крипке о следовании правилу [378]: для того чтобы быть уверенными в том, что неким правилам следуют, недостаточно, чтобы правила существовали, недостаточно, чтобы человек был уверен в том, что он действует сообразно или несообразно правилу, – необходимо сообщество экспертов, которые были бы уполномочены судить о том, было ли соблюдено или нарушено правило [379].

В нашем случае существует “сообщество” инспекторов ГИБДД, которое ответственно за интерпретацию правил и контроль за соблюдением правил водителями и пешеходами. Обобщая написанное, можно заключить, что возможны три логически связанных варианта опосредованного взаимодействия правил и участников дорожного движения, каждый из которых ассоциируется с селективным контролем за соблюдением правил. Первый вариант – сортировать правила, в результате чего агенты попадают либо не попадают под действие определенных правил, прочие же правила игнорируются. Правила действительно действуют не всем скопом, а избирательно. Пример тому – вышеописанная практика идентификации, а также таблица штрафов ГИБДД, имеющаяся во многих машинах, опубликованная на многих сайтах [380]. Второй вариант – сортировать дороги и участки дорог на “веселые” и прочие места. Третий вариант – сортировать агентов, в результате чего город оказывается поделенным на островки опасности для населения и на участки зеленого света для спецграждан.

Практическое следствие признания факта селективного контроля – борьба (иногда успешная) за фактическое равноправие участников дорожного движения перед законом. Теоретических следствий может быть много. Например, возможно такое: изучая повседневное взаимодействие инспектора ГИБДД и водителя или пешехода, мы исследуем взаимодействие Государства и Гражданина в современной России. Государство при этом является монополистом и, как показывает мое исследование, ведет себя как рациональный экономический агент, максимизируя полезность и минимизируя всяческие издержки и риски, в том числе избегая конфликта с группами, обладающими ресурсами и определенной властью. Однако – и в этом парадокс – по всей видимости, чтобы стать эффективным, ему придется поступиться собственными соображениями полезности. Эффективное ГИБДД не берет взяток, эффективное государство не ставит во главу угла узко понятый экономический интерес. Экономическое преуспевание общества зависит от “контр-экономических” соображений и действий? Похоже, что так, но дальнейшие исследования предстоят.

В описаниях общества конца ХХ – начала ХХI века упоминания “информационного”, “сетевого”, “интерактивного” города играют важную роль [381], но только первое из трех определений было разработано и включено в научный глоссарий [382]. В целом же социокультурные изменения, характерные для современных мегаполисов, и новые формы организации городского пространства чаще всего маркированы прилагательным “глобальный” (реже – “мировой”) город. Есть ли необходимость в этой ситуации вводить еще и понятия “интерактивного города” [383]и “сетевого города”? Открывают ли они какие-либо новые познавательные перспективы или являются пустым умножением сущностей, бесплодной попыткой прикладывать еще модные, но уже не первой свежести эпитеты к любому социологически значимому термину [384]?

Понятие “интерактивный” или “сетевой” [385]город заимствовано у теоретиков, для которых сетевое общество определяется прежде всего через изменившийся тип социокультурной коммуникации, а не через совершенствование технологий и драматическое увеличение объемов информации. Хотя последнее очевидно связано с первым, в рассуждениях некоторых теоретиков сетевого общества, например Яна ван Дейка, отрицается технологический детерминизм. Специфика общества рубежа ХХ и ХХI веков связана с размыванием границ между создателем и потребителем сообщений, официальным и “низовым”, децентрализацией системы принятия решений: все это рассматривается как ответ общества на коммуникативные провалы второй половины прошлого столетия. Аналогичные процессы характеризуют и городскую жизнь. Взаимосвязь виртуального и физического, утрата городскими планировщиками монополии на организацию городского пространства, усиление роли сообществ позволяют развиваться insurgent planning – “планированию снизу” [386], основанному на инициативах горожан. Это, в свою очередь, изменяет всю городскую политику.