Юрий Левада - Время перемен. Предмет и позиция исследователя (сборник)

Возможно, ирония судьбы состояла в том, чтобы господствовавшая идеология перед своим явным крушением приобрела самые гротескные, помпезно-«юбилейные» черты. Попытки изобразить конъюнктурно-охранительную политику продолжением так называемого «ленинского курса» в конечном счете обернулись глубокой переоценкой и дискредитацией всех авторитетов, столь торжественно поднимавшихся на щит пропаганды…

На протяжении нескольких десятилетий история нашего общества выступала лишь как подобие священной истории; она имела право на существование только как описание великих побед, славных свершений, безупречных героев. Не успели мы взглянуть на какие-то периоды, в частности на Гражданскую и Отечественную войну, ленинские работы последних лет его жизни, коллективизацию и 37-й год хотя бы критическими глазами XX и XXII съездов, как все попытки объективного научного исследования велено было зачеркнуть и забыть. Обозначилось и стремление под видом объективности реставрировать сталинский ореол. Речь шла не о том, чтобы втащить на самодержавный трон фигуру верховного вождя – ни трона, ни фигуры уже не существовало, – но о том, чтобы вставить его правление в «священный» ряд, при неизбежных оговорках относительно отдельных «просчетов» и «отступлений». Поступая так, шли навстречу чувствам многих дезориентированных людей. Но главное, чем были озабочены идеологи и пропагандисты, – подтвердить пошатнувшееся было представление о единственно правильном пути и благотворном характере его результатов.

Ключевыми словами пропаганды стали:

– возрастание руководящей роли партии;

– усиление идеологической борьбы;

– коренная противоположность двух систем;

– верность учению марксизма-ленинизма…

Эти слова произносились тем громче, чем меньше вкладывалось в них смысла, чем меньше в провозглашаемые идеалы верили сами лидеры. Коррупция духа явилась предпосылкой и неизменным спутником коррупции всей правящей верхушки.

Конец 60-х гг. был отмечен серией идеологических набегов. Первыми их объектами стали коллективы историков, социологов. Экономистов прорабатывали за увлечение рынком, а литераторов, художников, режиссеров – за «очернительство», «антипатриотизм» и т. д. Кстати, заставили примолкнуть и первые экологические движения (за чистоту Байкала). Самым распространенным обвинением вновь и вновь выступало отступничество от «незыблемых основ», нарушение иерархической монополии на конечную истину. Касту идеологических жрецов во главе с М. Сусловым отличало болезненное неприятие всего «неположенного» и «чужого». Даже возвращение к тому, что говорилось с трибун во времена Н. Хрущева, не говоря уже о попытках серьезного анализа настоящего и будущего, все легче подводилось под «идеологическую диверсию».

Однако давно известно, что времена общественной и политической неподвижности бывают благоприятными для внутренней работы творческого духа. Такая ситуация многократно описана по отношению к Германии XVIII в. или России XIX в. Так и наше время «застоя» оказалось – или, точнее, закономерно стало – временем пробуждения духовных потенций общества, формирования тех направлений мысли и страсти, которые способны сдвигать многие горы.

Самый краткий список происходившего здесь оказывается грандиозным по содержанию входящих в него событий.

В литературе – работа «Нового мира» во главе с А. Твардовским, прерванная в начале «застоя», но не прекратившая своего влияния на последующие годы. Из этого горнила вышли целые направления – «городская» социально-критическая и исторически-аналитическая проза Ю. Трифонова, «военная» проза В. Быкова, Г. Бакланова, «деревенская» литература, своим первым взлетом открывшая целый мир знания и смыслов. Оттуда же в основном пошла еще и новая для нас волна «реальной критики», то есть критики отраженного в литературе общества. Всплыла еще и молодая, дерзкая формой и содержанием литература. Для пробуждения общества огромное значение имело появление в кругу чтения таких авторов, как М. Булгаков и (хотя и частичных, еще без самых важных произведений) А. Платонов. Поначалу (до 1969 г.) еще из «Нового мира», а потом через «батальоны самиздата» и из-за рубежа доходили до читателей облитые горечью и болью страницы книг А. Солженицына.

В искусстве, вопреки яростному сопротивлению «охранителей» принципов, рушились каноны казенного оптимизма и псевдореализма, пробивало дорогу многообразие способов выражения и подходов к реальности. В 70-е гг. выступили и утвердились новые течения кино, театра, в большой мере сломанными оказались запоры и запреты, наложенные на живопись, музыку и т. д.

В условиях нарастающей дискредитации официального лицемерия все более широкий круг приходил к необходимости поиска новых ценностных ориентиров. Входили в моду художественные и философские искания русского «серебряного века», в интеллигентской среде повысилось внимание к религиозной мысли, наметились признаки церковного возрождения.

Чехословацкие события того времени – от Пражской весны до ее принудительного прекращения после августа 1968 г. – сегодня широко и свободно освещаются в печати, в том числе у нас. Даны принципиальные оценки их трагического значения для чехословацкого общества, названы поименно виновники и пособники… Но пока не показано, что означали эти события для нас самих, для судеб советского общества.

Между тем это был слишком важный момент нашего собственного развития – политического и идеологического.

В Чехословакии была предпринята одна из самых глубоких попыток реформировать ту модель социализма, которую привыкли считать «единственно верной». Отметим два важных момента.

Во-первых, в массовом движении за реформы, развернувшемся в Чехословакии, присутствовало сильное обновленческое, демократическое и социалистическое начало, которое не выглядит чрезмерно радикальным в свете того, что мы знаем и пытаемся осуществить сегодня.

Во-вторых, стремление сопротивляться диктату извне, незаметное вначале, постепенно усиливалось по мере того, как все резче обозначалась сначала подозрительность, а затем и нарастающая враждебность со стороны тогдашнего советского руководства и средств массовой информации, которые повели яростную кампанию дезинформации и клеветы. Под флагом защиты социализма изо всех сил стремились сохранить элементы сталинизма, его политические и экономические структуры, его международную практику и идеологические символы.

Трудно поверить, что люди, принимавшие решение о неизбежности «силового» решения в роковом августе 1968-го, настолько плохо снабжались информацией и настолько плохо ее понимали, что верили собственным заявлениям о «разгуле» антисоциалистических сил в Чехословакии, об угрозе вторжения в страну американских и западногерманских войск и т. д. Скорее всего, здесь работала застарелая инерция стереотипа, согласно которому требовался возможно более жесткий «образ врага»: считалось, что «так надо», ибо иначе «нас не поймут». Так сохранялась одна из самых вредных и самых живучих традиций идеологизированной диктатуры – традиция двоемыслия. Окончательным крушением экономической реформы 1965 г. (в которой ее немалочисленные противники увидели сходство с проектом Отто Шика), воцарением догматической заскорузлости в теории и разгулом идеологических опричников, выискивавших «пражский дух» в каждой свободной мысли, мобилизацией аппарата госбезопасности для подавления «инакомыслия», рядом международных обострений, кризисом в мировом коммунистическом движении и многими другими явлениями эпохи так называемого «застоя», наконец, самой продолжительностью этого времени мы в огромной степени обязаны той линии, которая победила в августе 1968 г. Если бы остереглись тогда (или если бы «акция» не увенчалась желаемым «успехом»), возможно, не возникло бы и искушения военного решения в Афганистане в 1979 г.