Юрий Левада - Время перемен. Предмет и позиция исследователя (сборник)

Вовсе не безумная подозрительность вождя, а внутренняя логика такой системы постоянно приводила к тому, что самый опасный враг – это не тот, что за бугром, и даже не его агент, а тот «свой», который усомнился, задумался, разошелся, отклонился или мог бы это сделать. Значит, и огонь – прежде всего по своим. Что из этого получалось, показало начало реальной войны.

Была построена и более глубокая линия обороны пресловутой «границы»: всякий вид человеческого действия и мышления – от науки до музыки, от техники до морали и быта – достаточно было строго-настрого разделить на «наше» и «чужое», чтобы раз и навсегда сделаться недостижимым. «Наше» всегда лучше, потому что оно «наше» («советское – всегда отличное»… «у советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока»). Все это – далеко не новые приемы. Маркиз де Кюстин когда-то увидел в России странную конфигурацию спеси и подхалимства по отношению к иностранцам. В принципе вся операция идеологического удвоения человеческого мира направлена была на то, чтобы возродить или даже просто сохранить под новыми вывесками древнейшую систему морали, согласно которой зло не в краже, а в том, у кого украли – у своих или чужих.

Общий знаменатель столь хорошо всем знакомого типа «мы» – сознания – устойчивая установка враждебности ко всему чужому и чуждому, весьма удобная платформа для старых и новых ксенофобий, неизменный питательный бульон для микробов завистливой подозрительности по отношению к иностранцам, инородцам и инакомыслящим. Но главным острием вся эта система ненависти все же была направлена внутрь, на «своих». И значение имела прежде всего чисто внутреннее.

Принято считать, что «наш» человек отличается образцовым терпением. Многие и сегодня полагают, что по этой-то части мы еще можем дать пример остальному миру. Терпение бывает разным. Когда, допустим, говорят, что «терпение и труд все перетрут», имеется в виду терпение активное, упорная и терпеливая работа. Увы, «не наша» это черта. Куда ближе нам терпение ожидания (в очереди?), нечто заведомо пассивное. И ждут притом не того чуда, которое вымаливают молитвой или выслуживают праведностью жизни, – нет, скорее просто счастливого случая. Взыскание чуда практически совпадает с расчетом на знаменитый российский «авось».

Опять-таки – не новая черта, не особенность только нашего «хомо новум». «Вот основные черты русского характера: когда ни одно дело до конца не доведено, он все же, не будучи изо всех сил подтягиваем, сейчас же распускается» (Ленин). Это хорошо знала и по этому поводу горевала вся передовая российская мысль, не видевшая в окружающей действительности подходящего материала для строительства града земного. Революционеры ленинского направления подошли к проблеме с другой стороны, поставили вопрос иначе: что, если попробовать «изо всех сил подтягивать»?

И снова сработал уже упоминавшийся нами механизм превращения слабости в преимущество. Вожделенный самообман и просто обман сошлись в формировании представления о том, что способность к отчаянному бунту и готовность к безграничному терпению дают, при условии должного «подтягивания», необходимый строительный материал. Правда, сооружение оказалось не тем, которое было запланировано, это выяснилось довольно скоро. Кроме того, уже позднее выяснилось, что глубоко в фундаменте этого сооружения заложена бомба замедленного действия, да и не одна. Сама модель нового человека как конструкционного материала для светлого здания содержала в себе существенные изъяны, которые, по-видимому, не были замечены при проектировании и обнаружились в ходе строительства.

Главное свойство сознания нового человека Оруэлл в своей картине общества назвал «двоемыслием»: «…это способность придерживаться двух взаимоисключающих мнений и верить в оба. <���…> Говорить преднамеренную ложь и искренне верить в нее; забывать все то, что стало неприемлемым, и снова извлекать забытое из небытия, когда это становится необходимым; отрицать объективную действительность и тут же принимать ее в расчет <���…>». Здесь схвачено многое, но кое-что можно и оспорить с точки зрения того исторического опыта, который автор наблюдал со стороны.

Двоемыслие, по Оруэллу, – сочетание противоположных версий, притом человек знает, какая из них истинная. Реальная социальная логика оказалась несколько иной: в ней просто не действовал критерий истины, а поступки оценивались по тому, что «надо» и «не надо». Естественно, понадобился и непререкаемый авторитет, дабы выносить окончательное суждение относительно того, что «нам надо», – и нашелся, был сконструирован из наличного человеческого материала… Об этой конструкции сегодня многое уже сказано, хотя далеко не все. Стоит отметить только, что последовательное низведение нового человека до незаметного «винтика» в пирамиде общества не придало прочности ни пирамиде, ни ее человеческой материи.

Протагор говорил, что человек – мера всех вещей. Мир стабилен, если эта мера прочна, он шатается, когда оказывается, что мера неустойчива.

Для того чтобы общественная система продолжала существовать на протяжении какого-то времени, требуется, помимо всего иного, чтобы каждое поколение наследовало определенные социальные и культурные установки (ожидания, требования), принятые прошлым поколением. Иными словами, нужно, чтобы в должной мере воспроизводились социальные и моральные ресурсы общества, его человеческий потенциал. Если этого не происходит, человеческий материал подвергается эрозии, возникает проблема выживания общества. Все эти процессы сегодня у всех на глазах, и вопрос в том, насколько глубоки их причины или движущие силы.

Можно полагать, что в самой конструкции, в самом проекте того нового человека, который формировался нашей историей (не так важно, насколько управляемым был этот процесс и где ответчики), были заложены временные ограничения.

Во-первых, модель нового человека предполагала строго герметичный, изолированный от посторонних влияний мир его деятельности. Сохранить надолго ситуацию изолированности было невозможно. Столкновение же с иными образцами, темпами, механизмами жизни неизбежно привело к размыванию символической границы и подрыву всего генотипа.

Во-вторых, эта модель была рассчитана (точнее, как бы рассчитана, поскольку степень сознательного проектирования неясна) на ожидание будущих благ, а не на соблюдение фиксированных социальных норм. Между тем идеология обетования не осуществлялась, а приказные регуляторы в обществе всегда имеют границы.

В этих условиях смена активных поколений на социальной сцене неизбежно означает и существенные изменения в «генетической», нормативно-ценностной системе общества.