Юрий Левада - Время перемен. Предмет и позиция исследователя (сборник)

Проблема приспособления человека к изменившейся социальной среде становится предельно острой и общезначимой в условиях крутых общественных переломов, когда практически все общественные силы и группы оказываются перед выбором вынужденного приспособления или самораспада. Результатом советского эксперимента стал не столько тотально новый человеческий тип, сколько человек, тотально приспособившийся к советской реальности, готовый принять ее как безальтернативную данность. В закрытом со всех сторон – в том числе от собственной реальной истории – обществе вырастали поколения, не имевшие представления о каком-либо ином образе жизни, кроме заданного. Безальтернативность придавала всеобщей приспособленности значение привычки, то есть нерасчлененной и не подлежащей анализу массово-поведенческой структуры.

В категории приспособившихся оказались люди из самых разных социальных групп – фанатики революционного авантюризма, остатки бывших элит, равно как и бывших низов, то есть крестьяне, мещане, рабочий люд и др. Никакие революционные мечтатели и организаторы «переворачивания России» после 1917 г. не были готовы к его реальным последствиям. Обстоятельства заставили приспосабливаться к новой жестокой реальности и ее внутренних оппонентов, и надеявшихся остаться в стороне. Социальный и политический перевороты сопровождались относительно быстрыми – а значит, минимально подготовленными – процессами массированной урбанизации, «тяжелой» индустриализации, раскрестьянивания села, технизации, массового образования и т. д. Причем все эти процессы происходили в условиях массовой социальной мобилизации и напряженности – в условиях террора.

Приспособление могло быть ориентировано по-разному – от примитивного выживания до использования возможностей новых инструментальных (например, связанных с технической грамотностью), организационных и карьерных образцов. Адаптация достигалась за счет снижения уровня требований (как потребительских, так и ценностных), путем переоценки символов (например, переход от эгалитарных к иерархически-распределительным ценностям), через смену ролевых и инструментальных функций (крестьяне становились работниками госпредприятий, представители свободных профессий – государственными служащими, политические лидеры – чиновниками аппарата) и т. д.

Но и самая устойчивая адаптация не означает полной ассимиляции человека с системой социальных требований. Советский строй не создал нового, «простого», полностью социализированного человека, образ которого создавали радикальные мечтатели и который до конца своего властвования использовала официальная пропаганда. На деле сформировался не «простой», но лишь «упрощенный» в своих представлениях и запросах человек. И не новый, а лишь более или менее прочно приспособленный к заданной и неотвратимой социальной реальности. На уровне отдельного человека вся присущая советскому строю система сделок с государством неизбежно оборачивалась нравственной коррумпированностью, принятием показухи, приписок, блата, взяточничества, двоемыслия в качестве необходимых условий функционирования хозяйства и общества. Крушение советской системы не принесло в этот котел ничего принципиально нового, но лишь устранило те социальные и институциональные (карательные) регуляторы, которые ограничивали влияние коррумпирующих механизмов.

Относительная быстрота и легкость этого краха – по крайней мере его официальной стороны – показали, насколько неустойчивым был на деле определяющий для социализма компромисс между государством и человеком. И в то же время выяснилось, насколько неготовым оказался советский человек для врастания в ситуацию, возникшую после разрушения привычной социальной «крыши».

Существенно, что снова, в третий раз с середины прошлого столетия (как после и 1861 г., и 1917 г.), возникла ситуация всеобщего и вынужденного приспособления человека к изменившейся среде существования. Всеобщего, поскольку адаптироваться к новым условиям приходится решительно всем – и ярым противникам, и убежденным сторонникам демократически-рыночной цивилизации, и тоскующим по великому прошлому, и заинтересованным только в собственном благополучии. В очередной раз – в ситуации вынужденного, как будто извне навязанного, но уже совершенного выбора; пока далеко не привычного, но уже принимаемого как данность. Так, в современной политической полемике, раздирающей все общество, речь идет не столько о выборе пути для страны, сколько о том, сможет ли общество (или народ) адаптироваться к сделанному выбору. В практической же плоскости решается вопрос о том, какой ценой достигается приспособление к изменившейся системе авторитетов и ориентиров.

Вынужденная адаптация отнюдь не означает примирения, согласия, одобрения. Общественную ситуацию нельзя игнорировать, но ее можно оспаривать, осуждать, можно искать в ней ниши для более спокойного и отрешенного существования (на деле эти ниши всегда приходится «покупать» за определенную цену). Беспрецедентные возможности социального, ценностного, нравственного выбора при распаде привычных и принудительных регулятивных механизмов создают условия для разных уровней и типов социальной адаптации, которые подлежат анализу с различных сторон. У исследователей имеется возможность аналитически и эмпирически представить различные стороны этого достаточно сложного феномена.

Прежде всего на основе регулярных исследований ВЦИОМа можно показать самые очевидные изменения за последние пять лет. Наиболее заметно увеличилась доля дающих ответ «не могу приспособиться к переменам» среди старшей возрастной группы, а также – что заслуживает особого внимания – среди самых молодых. В младшей возрастной группе на том же уровне остался показатель «без изменений», во всех других группах он стал значительно ниже. Процент тех, кому «приходится вертеться», сильно вырос во всех группах, кроме старшей (55 лет и старше), которая просто не имеет возможностей для такого рода адаптивного поведения. Ни в каком возрасте не выросла, а в самом активном (25–40 лет) даже несколько уменьшилась доля отмечающих «новые возможности».

Граждане, имеющие высшее образование, составляют единственную группу, в которой доля «неприспособляемых» осталась неизменной и относительно невысокой (те же 16 %), не изменилась практически и доля получивших «новые возможности». Зато снизилось число не изменивших своего положения, и сильно (с 33 % до 41 %) вырос процент «вынужденных вертеться». Люди со средним образованием значительно чаще признают, что «не могут приспособиться к переменам», но реже отмечают отсутствие перемен, среди них резко возросла (с 33 % до 45 %) доля вынужденных «вертеться» – это самый весомый показатель частоты такого варианта поведения для всех групп населения. Наличие «новых возможностей» в этой группе отмечают несколько реже, чем ранее (соответственно 6 % и 4 %). У имеющих образование ниже среднего возросла доля «неприспособляемых» (с 27 % до 46 %) и уменьшилась доля отмечающих отсутствие перемен. При этом без изменения остались показатели вариантов «вынуждены вертеться» (видимо, за отсутствием реальных возможностей и ресурсов для этого) и «новых возможностей», поскольку ниже 3 % этому показателю опускаться как будто и некуда.