Альберто Мангуэль - История чтения

В наше время именно так учатся читать слепые, «ощущая» слово, которое им уже известно, целиком, а не расшифровывая его букву за буквой. Вспоминая годы учения, американская писательница Хелен Келлер говорила, что, когда она училась читать, учительница давала ей полоски картона, на которых выпуклыми буквами были написаны целые слова. «Я быстро поняла, что каждое слово обозначает какой-то предмет, действие или качество. У меня была рамка, в которой я могла составлять из слов маленькие предложения; но, еще не начав составлять предложения в рамке, я составляла их из предметов. Я находила полоски бумаги, которые означали, к примеру, „кукла“, „на“, „кровать“, и помещала названия на каждый предмет; потом я укладывала куклу на кровать и рядом слова „кукла“, „на“, „кровать“. Таким образом, из слов получалось предложение, и предложение образовывали сами предметы» [168] Keller, Helen, The Story of My Life, 3rd ed. (London, 1903). . Для слепого ребенка слова являются предметами, которые можно потрогать, а значит, их можно заменить предметами, которые они обозначают. Разумеется, дело обстояло совсем иначе для студентов Селесты, для которых слова на странице оставались абстрактными значками. В одной и той же тетради студенты писали несколько лет отчасти это было продиктовано экономическими соображениями и связано с дороговизной бумаги, — но главная причина состояла в том, что Гофман хотел продемонстрировать ученикам, как прогрессируют они в своих занятиях. За годы учения почерк Ренануса, переписывавшего старинные тексты, почти не изменился. Он писал в центре страницы, оставлял широкие поля и делал большое расстояние между строчками, чтобы позднее добавлять глоссарии и комментарии, стремился придать почерку сходство с готическим шрифтом немецких манускриптов XV века этот изящный шрифт копировал Гутенберг, когда вырезал буквы для своей Библии. Уверенные, четкие записи, сделанные фиолетовыми чернилами, позволяли Ренанусу с легкостью разбираться в тексте. На некоторых страницах заглавные буквы были разукрашены (это напомнило мне причудливые надписи, которыми я украшал свои домашние задания, надеясь получить оценку повыше). После молитв и коротких цитат из Отцов Церкви все снабжены этимологическими и грамматическими примечаниями, выполненными черными чернилами на полях и между строчками, а иногда и критическими комментариями, добавленными студентом еще позднее, в тетради рассматриваются труды писателей-классиков.

Гофман делал акцент на грамматическом совершенстве этих текстов, но время от времени он напоминал студентам, что читать нужно не только для того, чтобы анализировать текст, но и просто для души. Поскольку ему самому древние тексты казались прекрасными и мудрыми, он побуждал своих студентов искать в словах тех, кто уже давно ушел, нечто важное лично для них, для их времени и страны. В 1498 году, к примеру, когда студенты изучали IV, V и VI книги «Фасты» Овидия, и год спустя, когда они копировали вводный раздел «Буколик» Вергилия, а потом все «Георгики», разбросанные то тут то там слова восхищения и восторженный глоссарий на полях позволяют предположить, что на этих строках Гофман заострил внимание своих студентов, предлагая разделить собственный энтузиазм.

Заглянув в заметки Гизенхайма, сделанные по поводу латинских и немецких текстов, мы можем понять, как в классе Гофмана проходило аналитическое чтение. Многие из слов, которые Гизенхайм записывал на полях латинского текста, являются синонимами или переводами; иногда в записях содержится и особое объяснение. Например, над словом prognatos студент записал синоним progenitos, а потом объяснил по-немецки: «те, кто рождены друг от друга». В других заметках говорится об этимологии слова и родственных ему словах в немецком. Любимым автором в Селесте был Исидор Севильский, теолог VII века, в своем труде «Этимологии», состоявшем из двенадцати томов, объяснявший значение и использование слов. Гофман, похоже, был особенно озабочен тем, чтобы научить своих студентов правильно употреблять слова, с уважением относиться к их значениям и скрытому подтексту, чтобы впоследствии они могли свободно переводить и толковать тексты. В конце тетрадей он потребовал составить «Index rerum et verborum» («Указатель предметов и слов»), где были перечислены все изученные ими темы. Это, безусловно, должно было помочь им оценить пройденный путь и дать необходимые инструменты для самостоятельного чтения. В некоторых фрагментах есть комментарии Гофмана. Слова никогда не записывались фонетически, и это означает, что, прежде чем копировать текст, Гизенхайм, Ренанус и другие студенты несколько раз повторяли его вслух, чтобы запомнить произношение. Не расставлены в тетрадях и акценты, так что мы не знаем, требовал ли Гофман определенного ритма при чтении или вообще не обращал на это внимания. В поэтических строчках ритм, безусловно, учили соблюдать, и мы можем вообразить, как Гофман гулким голосом читал звучные древние строки.

Изучив эти тетради, мы можем сделать вывод, что в середине XIV века чтение — по крайней мере, в гуманистических школах постепенно отдавалось на откуп самим читателям. Прежние авторитеты переводчики, комментаторы, аннотаторы, составители глоссариев, каталогов и антологий, цензоры, создатели канонов — установили официальную иерархию и приписали определенные свойства разным книгам. Но теперь читателей просили читать для самих себя и иногда определять ценность и значение текста самостоятельно, хоть и в свете мнения авторитетов. Разумеется, эта перемена не была внезапной, ее нельзя привязать к определенному месту или дате. Еще в XIII веке анонимный писец писал на полях монастырской хроники: «При чтении книг у вас должно войти в привычку обращать больше внимания на смысл слов, чтобы наслаждаться плодами, а не листьями» [169] Цит. по: E. Р. Goldschmidt, Medieval Texts and Their First Appearance in Print, suppl. to Biographical Society Transactions 16 (Oxford, 1943). . Сходное чувство отразилось и в методах преподавания Гофмана. В Оксфорде, в Болонье, в Багдаде, даже в Париже схоластические методы подвергались сомнению и постепенно менялись. До некоторой степени это было связано с тем, что после изобретения печатного пресса книги стали намного более доступными, но также и с тем, что в упрощенной социальной структуре Европы Карла Великого и Средневековья произошел экономический, политический и социальный перелом. Новым ученым например, Беатусу Ренанусу, должно быть, казалось, что мир теряет стабильность и стремительно усложняется. И, как будто этого было недостаточно, в 1543 году был опубликован революционный труд Коперника «De revolutionibus orbium coelestium» («Об обращении небесных сфер»), где утверждалось, что солнце помещается в центре Вселенной в противовес «Альмагесту» Птолемея, в котором говорилось, что Земля и человечество находятся в центре мироздания [170] Католическая церковь не снимала запрета на труды Коперника до 1758 года. .