Зина Гимпелевич - Василь Быков: Книги и судьба

Имеет смысл прислушаться и к словам Лазарева, когда он вспоминает признание Быкова о том, что «Мертвым не больно» — самое автобиографичное его произведение. Это признание соотносится с моим личным опытом: когда много лет назад, еще в начале нашего знакомства, я спросила Быкова, почему он еще не написал автобиографии, последовал мгновенный ответ: «Вся моя биография — в моих книгах» [222]. Действительно, на протяжении всего своего литературного пути (за исключением последних лет жизни, когда Быков переключился на жанр притчи) он писал продолжение одной и той же книги. В главном герое этой книги (правда, в разных ипостасях и в отличавшихся по времени и пространству обстоятельствах) нетрудно узнать человека, которого писатель знал лучше других, — его самого. Но это — общий план, а мы, литературоведы, обучены читать между строк не только произведения, но и заявления, утверждения их авторов. Поэтому, приступая к вопросу, в каком персонаже Быкова больше от него самого, а в каком меньше, мы наталкиваемся на преграду художественного замысла автора, которым защищен его герой. Возьмем, к примеру, два наиболее часто встречающихся имени в произведениях Быкова — Василь и Владимир (Володька). Кто же из них более Василь Владимирович — Василь Глечик из «Журавлиного крика» или Василевич из «Мертвым не больно»? Разумным кажется следующий подход: оставляя законную долю автору на художественную тайну, мы можем предположить, что оба героя — в одинаковой степени Быковы, но первый, Глечик, — начального периода войны, а Василевич — последнего и послевоенного времени. Послушаем Лазарева, который отдает предпочтение Василевичу: «У Быкова, пожалуй, нет другого такого произведения, где расстояние между автором и героем-повествователем было бы столь коротким, порой оно совершенно сходит на нет» [223], — и позволим себе лишь частично согласиться с мнением критика.

Сложный и необычный для славянской литературы жанр «романа внутри романа» выстроен на двухчастевом, но прочно сшитом воедино сюжете. Так, «первый» роман представляет собой мирное время и окольцовывает «второй» — время военное. События первого начинаются спустя двадцать лет после войны, когда читатель встречает ветерана войны, младшего лейтенанта Леонида Василевича в праздничном Минске, отмечающем День Победы. Василевич — инвалид с больным сердцем, потерявший на войне ногу; плохого качества протезы постоянно смущают его своим жалким скрипом.

«Второй» роман, или вторая часть сюжета, начинается с третьей главы и приводит читателя в военный 1944-й; вроде бы успешный для СССР и союзников, этот год был отмечен ужасными людскими потерями с обеих сторон. Тремя главами спустя читатель опять из «прошлого» возвращен в «настоящее». Оба сюжета — мирный и военный — собраны в основном в блоки, но тоже далеко не всегда. Порой автор неожиданно быстро меняет время и место происходящего, а так как повествование ведется от первого лица, то главный повествователь, Василевич, иногда «умудряется» находиться в двух мирах одновременно — прошлого и настоящего. Тем не менее в обоих мирах характер Василевича порой показан в замкнутой традиции положительного героя Аристотеля, и в этом отношении ему редко присущи современные сложности и нюансы. Однако относиться к образу Василевича или его антипода Сахно как к простым воплощениям положительного/отрицательного — значит недопустимо упрощать явления, которые они представляют, их время и того, кто воспроизвел его. Ведь и читатели, и переводчики сегодня все еще находят роман Быкова интересным и захватывающим произведением, а его образы — важными и достоверными. В то же время мы должны, конечно, согласиться с тем, что роман, будучи написанным в пору становления писательского мастерства, не лишен некоторых шероховатостей. Сюжет его, однако, увлекает читателя с первых же страниц.

Василевич, у которого сложилось в прошлом неприязненное, скорее даже враждебное отношение к Сахно, думает, что узнал своего неприятеля в Минске, в День Победы; они оба, как и многие другие иногородние, пытались получить комнату в гостинице. Рой мыслей и воспоминаний настолько взволновал Василевича, что он чуть не потерял сознание. Воспоминания превратили Василевича в младшего лейтенанта Леню и перенесли читателя на двадцать лет назад, в 1944-й. Несмотря на успехи советских и союзных войск, находившихся ближе чем когда-либо к победе, битвы с окруженным врагом были не менее свирепыми, чем в кровавом 1941-м. И немцы старались выбиться из окружения не менее упорно, чем в свое время советские воины.

Василевич, раненный во время одной из схваток, оказался в группе товарищей, в ситуации, которая постоянно меняется. В какой-то момент лейтенант сопровождает группу пленных в штаб, который находится рядом с медпунктом, в другой он втянут в неожиданную схватку, в которой его ранят повторно, и на этот раз — в ногу. Капитан Сахно сопровождает группу раненых: он то появляется в минуту временной стабильности, то куда-то пропадает в минуту опасности. Так как по званию он старший, капитан управляет группой жестко и зло, в стальной манере органов госбезопасности.

Во время одного из временных прекращений огня, когда раненые собрались в избе, где за ними ухаживала медсестра Катя, Леня Василевич, к неожиданной радости, встретил лучшего друга, Юрия Стрелкова, с которым совсем недавно, лишь полгода назад закончил артиллерийское училище.

Близость биографии Быкова к сюжету романа «Мертвым не больно» подтверждается и следующим отрывком, и текстами из нашего последнего интервью, и мемуарами «Долгая дорога домой» [224].

Нам там было не очень-то сладко — совсем еще новобранцам, совсем соплякам, вчерашним школьникам, которых жесткая судьба войны бросила от книжной науки в безжалостную суровость военного училища, с его ускоренной программой, бессонными нарядами, невыносимостью оборонных работ. Постоянно хотелось спать, есть, отдохнуть, а взводные, из наших же недавних курсантов, сами в свое время не изведавшие тут поблажек; не щадили нас. Говорили, что так было нужно, чтобы фронт нам показался раем после того дикого напряжения, к которому нас приучали в училище. И правда, десять часов занятий с полной отдачей, марши, учения, земляные работы на окраине города (строился внешний, оборонный рубеж Саратова), ночью — обязательные дежурства на заводах, которые бомбились немцами. Так еще до фронта мы узнали войну, огонь и острую печаль по товарищам, погибшим под бомбами, и по тем, кто сгорел без остатка при пожарах [225].

Короткая радость Василевича при виде Стрелкова скоро сменяется неутешной болью и скорбью по другу, который будет серьезно ранен в следующих боях. А сам Стрелков, который из-за своей неспособности двигаться считал себя обузой, по подсказке Сахно покончит с собой, чтобы дать возможность выжить другу. И Василевич не может себе простить, что недосмотрел, тем самым позволив это самоубийство. И сейчас, двадцать один год спустя, душа Василевича плачет по другу: «Эх, Юрка, Юрка! Ты — самая моя большая боль в жизни. Ты — незаживающая моя рана. Другие уже давно затянулись, а ты шевелишься, кровоточишь и болишь, может быть, оттого, что ты — рана в сердце. Совесть моя ущемлена твоей гибелью, от которой я не могу опомниться уже двадцать лет» [226]. Это несчастье случилось накануне пленения Василевича и Сахно. Василевич, которого опять ранили, не может поверить перемене, произошедшей с Сахно: из строгого и жестокого командира тот превратился в покорного и услужливого пленника. Василевич не знает, выжил ли Сахно в той войне: он сам — инвалид с больным сердцем и ампутированной ногой, внешне живет довольно обычной, скорее даже серой жизнью, где современность часто его интересует постольку, поскольку она соотносится с военным временем. Так вот, несмотря на сказанное и на то, что явное чувство Василевича по отношению к Сахно — глухая ненависть, Василевич объективен. Чувство справедливости, одно из главных достоинств Василевича, не изменяет ему и тогда, когда он описывает Сахно в разговоре с Горбатюком: