Зина Гимпелевич - Василь Быков: Книги и судьба

Дегуманизация человека — одна из важнейших тем Быкова. Мы видели, как он развивал ее в своем творчестве позднего периода. В 1967 году он еще не мог поставить на одну доску фашистов и большевиков. Но давайте попробуем прочитать диалог Майера и Юлии нашими сегодняшними глазами.

Юля. Мне противно спорить с вами, но все-таки скажу. Ваши теории толкают человека в эпоху варварства, а ваша настоящая цель — уничтожение разумной жизни на земле. Но уничтожить жизнь невозможно. Не удастся это и вашему Гитлеру.

Майер . В долю секунды мы можем уничтожить любого. Включая, конечно, и тебя.

Юля. Не сомневаюсь. Однако чем больше вы убьете, тем меньше человеческого останется у вас же самих…

Майер (перебивая). А в этом как раз и состоит наша задача. По-немецки это значит entmenschung, что обозначает преодоление пережитков буржуазной культуры и ее традиционной морали. Германцам нужны новые человеческие качества. Вы понимаете?

Юля. Что тут понимать о людях, которые ставят перед собой цель перестать быть людьми. Вы же переродитесь в скотину.

Майер . Ничего страшного, не переродимся. Зато мы воспитаем в себе новый тип человека, который без слюнтяйства будет творить историю.

Юля. Ложь! Ничего вы не воспитаете! Убивая миллионы, никого, кроме убийц, воспитать нельзя. А коль убийцами станут все, они уже не смогут остановиться. Уничтожив других, они начнут уничтожать своих. Своих арийцев. Вот тогда и придет к вам ваше огромное счастье пауков в банке [313].

Практически все, что говорит офицер гестапо, мог бы сказать и убежденный строитель социализма в СССР. Особенно про «новый тип человека, который без слюнтяйства будет творить историю»…

В финальной сцене, возвращающей зрителя в тот же Дворец правосудия, Майер, как и другие подсудимые, не признает своей вины в совершенных во время войны преступлениях и в ответ на проклятия убиенных немедленно перекладывает все на Гитлера: «Ах, Гитлер, Гитлер!» [314]. Этими словами и заканчивается пьеса, обнажая свой главный вопрос — вопрос об ответственности.

За полтора десятка лет до того, как Быков написал свою пьесу, один из самых кровавых гитлеровских палачей, архитектор геноцида Адольф Эйхман, представ перед судом в Израиле, ровно таким же образом отрицал свою вину. Подобные речи слышались и на Нюрнбергском процессе.

Гитлер, конечно, великий злодей. И Сталин великий злодей. Но это не снимает вины ни с эйхманов, ни с майеров, ни с блищинских, ни с рыбаков, ни с довоенных азевичей. И в этом смысле Дворец правосудия с Верховным Судьей — не вполне фантастика. И даже не вполне метафора. А если и метафора, то такого же уровня, как метафора Страшного суда. Который каждый носит внутри себя. В эпилоге пьесы проскальзывает намек, что, возможно, все это Майеру только снится. Даже если это так — подобные сны не приходят ни с того ни с сего. Значит, человек чего-то боится. Значит, совесть у него нечиста. И где-то в глубине он подозревает, что за его поступки отвечают не режимы, не власти, а он сам.

Мысль об ответственности индивидуума за свои действия и поступки других проходит через все произведения Быкова ничуть не утихая, а постепенно усиливаясь в последние 30 лет творчества писателя. Она особенно заметна в его журналистских и публицистических работах, часть которых напечатана в конце шестого тома. Публицистика и журналистика там перемежаются с юбилейными речами, этюдами о знатных людях, элегиями и эпитафиями [315]. В связи с тем что эти произведения переиздавались в последующих публикациях, мы решили проанализировать журналистскую, публицистическую и художественную работу автора последних лет по изданиям, отразившим его творчество более полно, чем это было сделано в шестом томе.

Рандолф Генри Аш — вымышленный персонаж из романа А. С. Байятт «Обладание» [316]. Ему принадлежат слова, поставленные эпиграфом к этой главе. Аш — поэт Викторианской эпохи, близкий, впрочем, и по духу, и по судьбе таким русским поэтам, как Баратынский, Фет, Тютчев. Этот ряд можно продолжить, распространив его на художников разных времен и народов, и тогда в него неизбежно встанет и Василь Владимирович Быков. Действительно, «поступки и раны, любовь, безразличие и пристрастия» Аш — это же он, его творчество, его жизнь. А то, что история человека — «это также его раса и нация, земля, кормившая его и его предков, камни и пески знакомых мест, давно умолкнувшие битвы и борьба с собственной совестью, улыбки девушек и шамкающая речь старухи», — под такими словами он бы подписался без всякого сомнения.

«Но это же очевидные истины!» — может воскликнуть читатель.

Между тем в советские времена их надо было доказывать. В их непреложном существовании надо было убеждать — и читателя, и, не в последнюю очередь, тех, кто «присматривал» за литературой. Потому как предки предками, земля землей, нация нацией, но за время, прошедшее после Великой Октябрьской социалистической революции, сложилась новая общность — советский народ. И никто не позволит ставить национальные, а тем более индивидуальные ценности выше ценностей этой общности.

Такова была руководящая идеологическая установка. Ни одному мало-мальски честному писателю принять ее было не под силу. Но и спорить с ней публично мало кто мог себе позволить. Даже человек с таким положением и таким гражданским темпераментом, как Василь Быков.

Был ли у него дар публициста? О да. Собственно, начинал Быков как журналист, однако медленно, но верно литература вытесняла и журналистику, и публицистику. Впрочем, «вытесняла», наверное, не совсем подходящее слово — публицистический накал его прозы всегда был очень высок. Таким образом, слово и мысль Быкова-публициста находили себе иной, «художественный» выход. Позже, когда пришли времена «перестройки и гласности», публицистический дар Быкова заговорил в полную силу, и писатель обрел славу подлинно народного трибуна.