Ю. Андреев - Поэзия мифа и проза истории

Лишь в V веке до н. э. Колхида окончательно вошла в миф об аргонавтах как место, где происходят его центральные, наиболее важные события. Страна колхов, подвластная царю Ээту, фигурирует как конечная цель прославленного похода в IV «Пифийской оде» Пиндара, в не дошедшей до нас трагедии Софокла «Колхидянки» и, наконец, в одном из самых замечательных произведений греческой драматургии золотого века — бессмертной «Медее» Еврипида. О том, что аргонавты плавали за золотым руном именно в Колхиду, знали также греческие историки и географы того же V века, и в том числе сам «отец истории» Геродот, который несколько раз упоминает в своем сочинении об этих событиях, хотя, как было уже замечено, даже у него Колхида все еще никак не может отделиться от предшествовавшей ей сказочной страны Эи.

Итак, на при мере истории похода аргонавтов мы можем проследить, как постепенно меняли свой характер географические представления, лежащие в основе этого популярного сказания. Его сюжет, первоначально стихийно развивавшийся и, как и все мифические сюжеты, не подчинявшийся научно-рационалистическим понятиям пространства и времени, в конце концов был втиснут в жесткую сетку пространственно-временных координат, спроецирован на более или менее соответствующую действительности географическую карту известной грекам ойкумены, соотнесен с общей хронологической шкалой истории героического века и тем самым формально приравнен к обычным историческим повествованиям. Если в гомеровской «Одиссее» мы застаем этот процесс в самом его начале (в целом здесь еще безраздельно владычествует первородная стихия мифа с обычным для него пренебрежением к географической и исторической точности), то в дошедших до нас поздних переработках сказания о походе за золотым руном, например, в «Аргонавтике» Аполлония Родосского, мы видим перед собой конечные его результаты. Мифический рассказ, насколько это возможно, упорядочен, из него устранены все эпизоды, казавшиеся в то время слишком неправдоподобными или грубыми, вроде возвращения на родину души Фрикса или проглатывания Ясона драконом — сторожем волшебного руна, наконец, весь маршрут плавания аргонавтов прослежен по карте, разумеется, лишь в тех пределах и с той степенью точности, с которой это позволяли сделать весьма еще расплывчатые и приблизительные географические познания эллинистической эпохи.

Миф о загадочном острове или материке Атлантида занимает совершенно особое место среди других греческих мифов. Во-первых, он дошел до нас в одном-единственном варианте, причем довольно позднем, тогда как все прочие мифы, в том числе и те, о которых говорится в других главах этой книги, известны во множестве версий, как ранних, восходящих, по крайней мере, к архаической эпохе (VIII–VI века до н. э.), так и поздних. Во-вторых, и по своей форме, и по содержанию этот миф резко отличается от подавляющего большинства греческих мифов. С литературно-жанровой точки зрения миф об Атлантиде представляет собой образчик исторического или, скорее, псевдоисторического рассказа, в котором действуют не столько отдельные личности-герои, сколько целые государства, как это происходит, например, в исторических трудах Геродота или Фукидида. В то же время по своему содержанию предание об Атлантиде может быть с полным основанием причислено к особой категории философских мифов. И дело здесь не только в том, что это предание дошло до нас в изложении Платона — крупнейшего из всех античных философов-идеалистов, но также и в том, что миф об Атлантиде теснейшим образом связан со всей философской доктриной Платона, изложенной в других его сочинениях. Наконец, в-третьих, этот миф почти не соприкасается со всей остальной мифологической традицией, оставленной нам древними греками. Он явно ничего общего не имеет с. той, пусть в основной своей части вымышленной и недостоверной, предысторией греческого народа, которая излагается в других дошедших до нас мифах. События, о которых повествует Платон, происходили, если принять его датировку, ничем, правда, не доказанную, задолго до самого древнего из упоминаемых в греческой мифологии событий — так называемого Девкалионова потопа и уже в силу этого никак не связаны со всем, что было после него.

Возможны два объяснения этой довольно необычной ситуации. Либо в распоряжении Платона имелся какой-то особый, неизвестный другим его современникам источник информации (версия, которую настойчиво выдвигает и отстаивает сам философ), либо миф об Атлантиде был попросту придуман Платоном и, таким образом, может служить примером литературной и вместе с тем исторической фальсификации. Как мы увидим далее, вокруг этого вопроса в науке начиная с античной эпохи и кончая последними десятилетиями XX века ведется ожесточенный спор между теми, кто уверовал в историческую подлинность платоновского рассказа, и теми, кто никак не может согласиться с этим весьма распространенным мнением.

Основное содержание мифа об Атлантиде излагается в двух диалогах Платона — «Тимей» и «Критий». Принято считать, что оба диалога были написаны великим философом уже на склоне лет — примерно в 60-50-х годах IV века до н. э. Последний из них — «Критий» — в силу каких-то неизвестных причин остался незаконченным, и эта незавершенность еще более усиливает впечатление загадочности, которое создается при чтении обоих сочинений. Первый из двух диалогов — «Тимей» — заключает в себе лишь предварительный весьма сжатый набросок мифа об Атлантиде. В диалоге принимают участие Сократ — прославленный афинский философ, учитель Платона и многих других известных мыслителей, Тимей, по имени которого назван диалог, — также философ, последователь знаменитого Пифагора, по происхождению италийский грек, уроженец города Локры Эпизефирские; Гермократ — сын Гермона, родом из Сицилии, государственный деятель и военачальник, фактический правитель Сиракуз в годы Пелопоннесской войны, особенно отличившийся во время осады этого города афинянами в 415–413 годах до н. э. И Тимей, и Гермократ в Афинах чужеземцы, они приехали сюда по каким-то делам. Их, как и Сократа, принимает в своем доме Критий — четвертый участник беседы, человек также широко известный и у себя на родине и далеко за ее пределами. В историю Афинского государства Критий вошел как видный деятель олигархического движения, непримиримый враг демократического строя, глава олигархического «правительства тридцати», утвердившегося в Афинах после их окончательного поражения в Пелопоннесской войне при прямой поддержке спартанцев. Критий был известен, однако, не только как политик, но также и как поэт и философ, крупнейший представитель так называемой «старшей софистики». С Платоном его связывали узы кровного родства — он приходился философу родным дядей и, может быть, именно по этой. причине занимает столь видное место в двух последних его произведениях.