Дмитрий Быков - 1952 год - Марк Алданов «Повесть о смерти» (лекция от 22.10.2016)

Здравствуйте, дорогие друзья! 1952 год сегодня в нашей программе «Сто лет ― сто книг», и мы поговорим, пожалуй, о самой странной книге пятидесятых, книге со странной судьбой, со странным замыслом. Это недописанный, вернее, недоработанный, но в целом законченный роман химика и историка Марка Александровича Алданова (настоящая его фамилия, Ландау, гораздо менее известна) «Повесть о смерти», который он печатал в «Новом журнале», рассчитывал издать отдельной книгой, но не успел.

Алданов помещал «Повесть о смерти» примерно в середину {1} 1 Во всех исторических книгах Алданова время действия чётко указано. своего большого исторического цикла о XIX веке {2} 2 Исторический цикл Марка Алданова начинается в середине XVIII века и заканчивается в середине XX. . Действие там происходит в 1847–1848 годах. Как всегда, смысл этой книги неочевиден {3} 3 Оставим это утверждение на совести лектора. . Дело в том, что Алданов из тех исторических писателей, которые главного не договаривают {4} 4 См. предыдущую сноску. . Пожалуй, в этом смысле он отчасти принадлежит к той же школе, к которой причисляем мы и Юрия Тынянова.

Наверно, его исторические романы больше всего на тыняновские и похожи, прежде всего тем, что Тынянов по цензурным причинам (еще Лев Лосев сказал, что цензура в России ― важный стилеобразующий фактор) тоже не договаривает главного, оставляет его за кадром, заставляет читателя сопоставлять противоречивые, странным образом отобранные факты для того, чтобы зазвучала не то чтобы главная мысль, а какая-то мелодия, которую образуют разные лейтмотивы повествования.

Суховатая проза романа «Пушкин» и в еще большей степени произведений «Восковая персона» или «Смерть Вазир-Мухтара» очень похожа на алдановскую. Дело в том, что передают они не мысль, но атмосферу: атмосферу задыхания, иссякания жизни в эпоху раннего Николая, когда «время переломилось и исчезли люди двадцатых годов с их прыгающей походкой», как пишет Тынянов о 1827 годе, эпоху страшного задыхания Европы в 1847–1848 годах, которую описывает Алданов в «Повести о смерти».

Ведь какая там собственно смерть? Формально говоря, речь идет о смерти Бальзака, который и есть главный герой этого произведения. Но по-настоящему занимает Алданова в это время атмосфера николаевской России эпохи так называемого мрачного семилетия. В этой повести появляется Петрашевский, появляется разоблаченный заговор, который, как доказано уже в наши дни, был полностью выдуман, но Николаю нужно было что-нибудь разоблачить после французской революции 1848 года.

Самая странная, самая главная и самая важная для нас алдановская мысль заключается в том, что общество, долгое время жившее в эпоху реакции, как Франция 1848 года, Франция Луи-Филиппа, и Россия Николая, ― это общество не готово к революции, когда она придет. Оно уже пережило момент грядущих перемен, оно уже умерло, и спасать его бессмысленно {5} 5 Вот как ожидание революции характеризует в романе сам Алданов: «…говорили также, что неизбежна и революция: нет больше сил терпеть гнет ненавистного короля. Гнет был не очень страшен, — впоследствии люди увидели другое…» .

На эту мысль наводит в романе всё ― все думают только о смерти: киевский инженер и коммерсант Лейден {6} 6 Лейден не инженер. , который уезжает решать свои дела в Константинополь {7} 7 Никаких дел у Лейдена в Константинополе нет. , осматривает турецкие роскоши и влюбляется в красавицу Роксолану, женщину чрезвычайно фривольного поведения {8} 8 Проститутку. , торгующую собой, но с большим достоинством {9} 9 Как раз достоинства Роксолана начисто лишена. . О смерти постоянно думают киевский мещанин {10} 10 Тятенька не мещанин. , доморощенный мыслитель Тятенька {11} 11 Единственное высказывание Тятеньки о смерти: «Только ведь, братец мой, будешь ты о смерти думать или не будешь, это ровно ничего не меняет: с думами умрешь и без дум умрешь. Смерть сама обо мне думает, авось ли малость подождет. А я тихонько сижу и делаю вид, будто не замечаю. А то сам перехожу в наступление и смеюсь над ней: подождешь, подождешь, я тебе скажу, когда будет время: как только хватит кондрашка, сейчас же приходи, голубушка, приходи поскорее, чего уж теперь ждать. А потом Ведомости напечатают некрологию: замечательный был человек, царство ему небесное, редкий ум, чуткое сердце, помогал вдовам и сиротам, таких людей больше не будет. Мастера газетчики врать. Я бы для них заказал готовый листок, могли бы только проставлять имя-отчество и фамилию.» , Бальзак, еврей {12} 12 Виер не еврей. , путешественник и мыслитель Виер {13} 13 Вот как Виер отвечает на прямой вопрос о смерти: — Ты о смерти думаешь? — Думаю ли о смерти? Этим делу не поможешь. — Какому «делу»? В бессмертие души веришь? — Ведь, кажется, теперь все сходятся в отрицании личного бессмертия. — Я тебя спрашиваю не о «всех», а о тебе. Да и вовсе не все сходятся. Ты Платона читал? Хорошо, знаю, Платон это не «теперь», Сенека тоже нет, но Кант это уже «теперь». — Впрочем, тут спорить не о чем. Всё равно человек по природе оптимист. Докажите ему как дважды два четыре, что вечной жизни нет, что жизнь есть юдоль слез и бедствий, а он всё-таки будет жить и наслаждаться жизнью, пока может. , другой еврей, путешественник {14} 14 Есть разница между туризмом и эмиграцией. и поэт Гейне {15} 15 Гейне мог считаться евреем только с точки зрения нацистов (о чём и сообщает Алданов): «Говорил, что ничего не поделаешь: он немец и национальный немецкий поэт, — его стихи в крови у всех немцев, кроме самых тупых. В этом, быть может, и не очень ошибался. Его поклонниками были Меттерних и, особенно, Бисмарк, говоривший, что, кроме книг Гёте, не было на немецком языке ничего равного произведениям Гейне. А через сто лет, при Гитлере, «Лорелей» переиздавалась с надписью «Неизвестного автора», и в пору оккупации Парижа на могилу Гейне приходили немецкие офицеры, правда лишь старики, лишь украдкой и пока не вышел приказ: не ходить.» .

Реальные персонажи соседствуют, как всегда у Алданова, с абсолютно вымышленными, а все вымышленные персонажи ― так или иначе его автопортреты. И все они думают о смерти, все они ни к чему не могут прийти. Бальзак, самый умный герой этой книжки, который умирает от гангрены, все время думает о том, что, нося в своей голове 2000 персонажей, сочиняя за год по 16 крупных, иногда романного масштаба текстов, столько зная о человеческой природе, он теперь умирает в 52 года и ничего определенного не может о жизни сказать. Все, что он написал, было противоречиво, ― и жизнь была противоречива, и никакого нет в ней смысла.