Яков Берлин - Дикари, их быт и нравы

Так жестоко поплатились иные дикие племена в Африке и Полинезии за свою страсть к войнам и набегам: порабощая своей власти более мирных и слабых соседей, они сами все более подчинялись своему вождю, пока не утратили совсем былую свободу и не стали его рабами.

Та же история повторялась не раз в жизни европейских народов. Стоит здесь лишь вспомнить судьбу древних римлян. В пять веков покорили они полмира, — а под конец существования своего царства оказались сами, наравне с порабощенным населением завоеванных стран, подвластными произволу одного человека — какого-нибудь жестокого и глубоко порочного Нерона.

«По вечным, великим, могучим законам» совершается жизнь людей на земле. Эти законы одни для всех стран; потому-то народы, нисколько не похожие друг на друга ни верованиями, ни языком, ни внешним видом, подчас так близко напоминают один другой своими судьбами.

Танец айнов.

«Одна маленькая горсточка при покое лучше двух полных горстей при хлопотах и тягостном труде».

Так думал Соломон Мудрый. И дикари рассуждают не иначе. Ради заработка, ради того, чтобы накопить богатства, дикарь никогда не станет надрывать своих сил; ибо выше всего он ценит свой покой. Он часто готов даже терпеть голод и всякие лишения, лишь бы не напрягать своих сил в труде. И, так равнодушно относясь к невзгодам настоящего, он совсем не тревожится мыслями о том, что ждет его впереди, и не заботится о завтрашнем дне. Когда судьба бывает благосклонна к дикому охотнику и посылает ему богатую добычу, или когда она одарит дикого земледельца обильной жатвой, — тогда в их стане начинается великое пиршество. Еда сменяется сном, сон— песнями и пляской, и так, веселясь и пируя, дикари проводят день за днем и уничтожают в короткое время громадные запасы пищи. И никого из пирующих не омрачает мысль о голодной нужде, неминуемо следующей за такими расточительными пиршествами.

Дикарь не научился еще разумной предусмотрительности и потому у него постоянно или «широкая масленица», или «великий пост».

Человек, умеющий быть веселым. (Дикий австралиец).

Вот что рассказывает про диких чукчей один русский писатель, побывавший на крайнем северо-востоке Сибири:

«Когда кита прибьет куда-нибудь к берегу, начинается настоящее пиршество. Дикари и собаки отъедаются китовиной до самого нельзя. У всех лица и платья перепачканы жиром. Запах ворвани слышен тогда далеко от стана.

Едят целый день; наконец сон смыкает очи, переполненный желудок требует отдыха. Чукча засыпает, держа в зубах кусок китовины, которую медленно жует, а верная жена садится рядом и пальцем старается впихнуть мужу в рот жирный кусок. Так продолжается пир до тех пор, пока волны не уберут последних достатков добычи. Тогда опять начинается голод».

Любят дикари покутить и пожить на широкую ногу и в других странах. На иных островах Тихого океана жатва растущих там злаков служит всякий раз поводом к устройству пышных празднеств «пилю-пилю». Целыми племенами ходят тогда туземцы по очереди друг к другу в гости, проводя дни и ночи под-ряд в пиршествах и весельи. А алеуты на дальнем северо-западе Америки с ноября по февраль то и дело устраивают шумные празднества, ради которых целые селения отправляются друг к другу в гости. Гостеприимные и «хлебосольные» хозяева ничего не жалеют для того, чтобы празднество вышло пышнее, и не описать, сколько поглощается пирующими в этот веселый сезон рыбьего жира и сырого мяса!

Сам беспечный и беззаботный, дикарь смотрит на алчных европейцев, как на каких-то безумцев. Он никак не может понять, зачем они надрывают в погоне за добычей свои силы, зачем они, ради приобретения имущества, столько мучат себя и других. Разве можно найти в этом удовольствие? Разве разумно добровольно принимать на себя столько всяких тягостей?

Много раз дикари высказывали белым свои недоумения по этому поводу. Бот что говорил, например, один краснокожий охотник бледнолицему торговцу:

«Приятель, ты очень неразумен, отдаваясь во власть стольких тревог и забот. Вечно терзает тебя дума о том, чтобы сберечь свое богатство и прибавить к нему еще новое. Ты постоянно опасаешься, чтобы кто-нибудь не обокрал тебя в твоей стране или на море, или чтобы твои товары не погибли во время кораблекрушения. И так ты стареешь преждевременно, твои волосы седеют, твой лоб покрывается морщинами, тысячи тревог и печалей роятся в твоем сердце и ты приближаешься быстрыми шагами к могиле. Зачем ты ищешь богатства на далекой чужой стороне? Почему не презираешь, подобно нам, богатства? Разве богатство сохраняет вас от смерти? Или вы можете взять его с собой в могилу?»

Когда европеец слышит из уст дикаря подобные укоризны, ему становится как будто немного совестно перед таким простодушным бессребренником.

Но теперь он не хочет признавать справедливости упреков дикаря, на которого привык смотреть свысока. И вместо ответа он говорит дикарю:

«Ты ведь всегда думаешь и ведешь себя, словно малый ребенок, и тебе в твоей детской беспечности не понять серьезных дел и тяжелых дум развитого европейца».

А дикарь по своей деятельности и по своему душевному складу и впрямь напоминает ребенка. Из-за пустяков он радуется, из-за пустяков готов всегда и удариться в слезы, которые высыхают у него не менее быстро, чем у наших маленьких детей, — и тогда он вновь готов хохотать без удержу. Грозные негрские властелины, забыв всю свою чванную спесь, с восторгом забавлялись гуттаперчевыми куклами, коробочками и другими детскими игрушками, которые привезли в их края европейские путешественники. А один новозеландский вождь, с пышными церемониями посетивший европейцев на их корабле, проливал там, словно ребенок, горькие слезы, когда его новая одежда была запылена мукой…

Как наши дети, дикарь живет минутой и не умеет обдумывать своих поступков и сдерживать себя. Что ему вздумается, то он сейчас и сделает: от желания до дела у него всегда один шаг. И оттого, что у дикаря нет выдержки, он — плохой работник. Однообразный, продолжительный труд совсем не по нем. Едва начав какую-нибудь работу, он уже бросает ее, чтобы приняться за другую, а не то просто, чтобы насладиться бездельничаньем и забавами. Вот что рассказывает, например, один старинный путешественник про туземцев Антильских островов:

«Когда они дома, они употребляют на работу не более одного часа в день, и то столь лениво, что кажется, будто они смеются над делом. Все остальное время они занимаются своим туалетом, игрой на флейте или предаются сладостному покою».