Петр Радечко - Реабилитированный Есенин

– Спасибо, Глухомань. Сосватай.

Пережив томительный день, послезавтра я уже сидел за дубовым письменным столом, реквизированным у какого-то действительного статского советника. Большие зеркальные окна издательства ВЦИК выходили на Тверскую, близ Моховой. Так как я был поэт, дядя Костя распорядился посадить меня у окна, сказав при этом: “Пусть любуется на нашу революционную жизнь и пишет о ней стихи”. Я действительно все служебное время либо этой жизнью любовался, либо “творил”».

И, правда, хорошая работа! Вдохновляющая. Тем более, когда и живешь не на чердаке, как Есенин. Впрочем, процитируем еще раз этого пензюка, но уже из «Романа без вранья» (Как жил Есенин: мемуарная проза. Челябинск,1991. С. 33):

«Первые недели я жил в Москве у своего двоюродного брата Бориса (по-семейному Боб) во 2-м Доме Советов (гост. “Метрополь”) и был преисполнен необычайной гордости.

Еще бы: при входе на панели матрос с винтовкой, за столиком в вестибюле выдает пропуска красногвардеец с браунингом, отбирают пропуска два красноармейца с пулеметными лентами через плечо. Красноармейцы похожи на буров, а гостиница первого разряда на таинственный Трансвааль. Должен сознаться, что я даже был несколько огорчен, когда чай в номер внесло мирное существо в белом кружевном фартучке».

Рассказом о своем житье и работе Мариенгоф дал Есенину богатую пищу для размышлений: стихи пензюка, конечно же, абсолютно бездарные. Но такому выскочке сказать это в лицо не хочется. Как-то само вырвалось слово «лихо!» Вот и пусть понимает, как хочет. И «творит» дальше. Ведь все равно никакой другой работой его не загружают. Хвалит мои стихи. Образы в них нравятся. Но их многие хвалят, а что толку? Живу, как бездомный. Да того и гляди арестуют, а то и расстреляют за дружбу с Леней Каннегисером. Или в армию забреют. Мариенгофа, небось, не мобилизуют, хотя вокруг всех гребут подряд. Пробиться на страницы газет и журналов трудно стало. Те, где это легко было сделать, закрыты. Да и посидеть, поработать негде.

И как все-таки он чем-то похож на Каннегисера! Но не скажешь ведь ему об этом. И никому – тоже. А при таком его родственнике, если вдруг «загребут» в ЧК, заступиться сможет. Говорит, что с Бухариным в первый же вечер по приезде в Москву познакомился. И не без участия того сюда на работу устроили. Пожалуй, если с таким дружить, смелее вести себя можно. Да вот еще и про издание сборника стихов разных поэтов говорит. Почему бы и мне не поучаствовать? Что я теряю? И популярности не поубавится, и гонорар заработаю…

При следующей встрече Есенина с Мариенгофом они вместе зашли к Константину Еремееву. И вот как об этом новый знакомый рассказывает в «Романе с друзьями»:

«Значится… (Константин Степанович говорил “значится” вместо “значит”). Значится, объявляйте, Анатолий, великий набор. – И запыхтел трубкой. – Набор своих башибузуков.

И еще подымил.

– Я, значится, ребята, решил издать сборником ваш рык.

Несколько позже я предложил назвать этот рык “Явью”.

– Согласен! – сказал Константин Степанович…»

Потом в разговоре с Есениным Мариенгоф высказал свое пожелание опубликовать в сборнике в первую очередь стихи тех авторов, которые пишут образно, с большим количеством “имажей”, как выразился он. Расспрашивал о поэтах – «образниках», высказал пожелание познакомиться с ними лично. Спрашивал совета, не организовать ли им свою литературную группу, в которую могли бы объединиться такие поэты.

Есенин прекрасно понимал, что такие идеи не могли сами по себе прийти в голову этого юного барчука. Даже при всей его амбициозности. Ведь «это юное дарование» еще не опубликовало ни одного стихотворения в московской прессе, а уже сразу ведет разговор о выпуске сборника стихов, создания своей поэтической группы. Безусловно, все это исходит от его больших покровителей во властных кабинетах. Но здесь желания Есенина и Мариенгофа во многом совпали.

Есенина-полусироту воспитала улица. В деревне с утра до ночи он находился в кругу сельских мальчишек, затевая всевозможные игры, выполняя ту или иную работу или присматривая за сестренкой Катей. Затем учеба вдали от дома, в Спас-Клепиковской учительской школе. И везде он был окружен друзьями. По своему характеру он не являлся домоседом. К тому же сейчас у Сергея не было никакого угла, где он мог бы уединиться.

Потому у Есенина вполне естественным было желание объединиться с друзьями в какую-нибудь группу, выживать в которой легче. И печататься, и создавать себе имя, организовывая вечера-встречи с читателями. Немного ранее он пытался объединить вокруг себя группу крестьянских поэтов в составе Сергея Клычкова, Петра Орешина, Алексея Ганина и др. Однако в революционном Пролеткульте эту инициативу решительно отвергли.

Низко кланяться властям Есенин никогда не собирался. Даже в 1916 году, когда ему, военному санитару, перед встречей с императрицей полковник Ломан предлагал написать подборку верноподданнических стихотворений. Но и становиться в позу при теперешнем положении в России тоже не хотелось. К тому же это было просто опасно.

В царские времена рисковать он ничем не мог, кроме своей репутации. Сейчас же вполне мог лишиться головы.

И опять вспоминается абсолютно беспринципный и переменчивый, как флюгер, Демьян Бедный. В свое время тот писал:

А теперь, пораженный болезнью кровавой эпохи, лакейничает у новоявленных вождей. Своими агитками разжигает классовую вражду, насмехается над историей России, ее народом, православием. Поселился в Кремле и, наверное, считает, что совесть его чиста.

У Есенина она именно чиста. И потому у него нет ни кола, ни двора. Сам по чердакам в Москве скитается, а жена с маленькой дочуркой в Орле, в ее родительском доме. И никаких перспектив. А отец с двенадцати лет в мясной лавке у купца работал, и почти все время жил в многолюдной «холостяцкой» комнате. Да вот голод навалился, что и торговать нечем. Пришлось ни с чем уехать домой в деревню. А сыну пока что и до «холостяцкой» комнаты дослужиться не удается. Зато честен. И опять вспоминается пословица, недавно услышанная во время поездки в родное Константиново: «Честен бык, так он сеном сыт».

В то время в России существовало несколько поэтических групп. Символисты, акмеисты, ничевоки… Но самой сильной из них была группа футуристов. Благодаря тому что в нее входили талантливые поэты Велимир Хлебников, Владимир Маяковский и Василий Каменский. Революционного задора у них было еще предостаточно, и они пытались завладеть умами всей читающей публики, для чего нередко устраивали литературные вечера. Стреножив введением жесткой цензуры литераторов старой школы, большевистское правительство поставило их перед убийственной дилеммой – или принимать, подобно Демьяну, новую власть, воспевая кровавую бойню во имя светлого будущего, или, чтобы не умереть с голоду, уехать за границу.