Виктор Бердинских - Русская деревня. Быт и нравы

Бережно и трепетно относились к иконам, имевшимся в каждом доме. В праздники и воскресные дни на время службы в церкви зажигали перед ними лампаду. Иконам придавалось магическое значение — ими родители благословляли детей на брак; под ними лежал на столе покойник. Особое значение вынос икон имел при пожаре, стихийных бедствиях. «Говорили, что если при пожаре горит один дом, чтобы на другой не перекинулся огонь, вокруг горевшего дома носили икону “Неопалимая купина — Божья матерь”. И говорили и верили, что ветер поворачивается в другую сторону от дома, который не горел. Очень берегли венчальные иконы. С помощью их благословляли. В каждом доме было не по одной иконе. Даже если двухэтажный дом, то иконы были на каждом этаже» (В. А. Пестова, 1921).

В полной немыслимых тягот и лишений жизни старые крестьянки горько сетуют на отсутствие Бога. Свое отношение к нему как к большому и маленькому начальству они характеризуют одним словом — страх. Для них Бог не защитник слабых и униженных, а карающий за любую земную провинность небесный контролер их дел и чувств. Анна Ивановна Петрова (1916), оставшаяся неграмотной до сего дня, размышляет о своей жизни: «Бога все боялись. Верили.

Каждое воскресенье ходили в церковь вместе с родителями. Но сейчас я в Бога не верю. Он мне ничем не помог. Осталась одна без мужа с пятью детьми маленькими. Я и так жила плохо, почему он мне не помог, если он есть.

Спокойно себя не чувствовала. Всегда была в страхе. Без отца осталась рано, без мужа рано. Все была тревога как детей прокормить, воспитать».

И все же, хотя жизнь была каторжной, большинство крестьянок обиды ни на кого не держат. Они остались верующими. Особое место в жизни человека занимала исповедь — своеобразное очищение души от грехов. Дарья Николаевна Казакова (1901) рассказывает: «Чтобы легче душе было, ходили в церковь исповедоваться. Перед тем как к попу идти, не ешь пять дней. Все только постное. Покаешься, а другой раз поп сам вопрос задает: “Горох воровала? Кого оскорбляла?” Ну и другое всякое. Даст крест поцеловать, ризой накроет, перекрестит; потом Евангеле поцелуешь и отходишь. Когда обедня отойдет, идешь ко причастию. Чайную ложку причастия выпьешь, просфирку съешь и запьешь водичкой. Грехи сняты. Все ходили на исповедь. Самое малое раз в год. Я всегда была активисткой в церкви».

Надежда, вера в будущее были очень сильны. Представления о загробной жизни были четко определенные. «Каждый человек ждал чего-то лучшего. Думали о будущем, верили, что жить будем лучше. Хотели грехи сдать, молились Богу. Знали, что на том свете водить будут: кто грешен — в огне будет гореть, кто не грешен — в рай попадет. Бес тянет в левую сторону, ангел— в правую. Если не грешен, ангел перетянет. По мутарству там водить будут. Сначала — свидания с родными, но это не долго. Потом всяк свое будет» (Она же).

Павел Николаевич Малышев (1910) рассказывает об этом же, но более образно: «Что говаривали наши старушки о загробной жизни? Говорили, милая, что здесь на Земле мы живем лишь частично, что с приходом смерти душа человека продолжает жить. От того, как прожил на грешной земле человек, будет зависеть, куда он попадет на том свете— в рай или в ад. В раю тепло, кругом сады, в них полно всяких там яблок, груш и прочего, кругом поют красивые птицы. Люди живут в красивых домах, кругом бегут речки, и падают с холмов водопады. Людям приносят еду разные феи. А те, которые прожили беспутную жисть, плохо работали, не почитали господа Бога, пьянствовали, развратничали, не становили своих детей на ноги — попадут по кончине жизни земной в ад. В аду черти хвостатые поджидают беспутых, подогревают воду в больших котлах для того, чтобы потом посадить их туда. На некоторых подвозят воду и дрова, на других катаются верхом черти».

К священникам отношение было в основном вполне доброжелательное. Они были частью той жизни, непременным (и необходимым) ее атрибутом. Хорошо знали семьи священников, дети которых в XX веке очень часто пополняли сельскую и городскую интеллигенцию (учителя, врачи, инженеры). А. И. Сухогузова (1924) рассказывает про родное село: «К священникам верующие относились по-доброму. Наш священник был очень хороший человек, довольно грамотный, трудолюбивый. Имел корову, сено заготовлял сам. Была у него и пасека, земельный участок, который тоже обрабатывал сам со своими детьми. Дети все были грамотные: дочь Усольцева Нина Николаевна — учительница русского языка и литературы. Она учила меня в Великорецкой неполной средней школе. Два сына его — инженеры, которые трудились в городе Вятке, а на выходные дни приезжали домой на лодке».

Церковь была регистратором всего течения семейной жизни (рождение, брак, смерть — официально фиксировались ею). Священник знал изнанку любой семейной жизни и был силой примиряющей.

Церковно-приходские школы для многих крестьян были единственным источником грамотности. В них детям пытались дать не просто грамоту, а четкие и определенные нормы мировоззрения и поведения. Е. Я. Прокашева (1911): «При церкви была приходская школа. Школа была деревянная на четыре класса. В этой школе я училась три зимы. В революцию четвертую зиму учиться не пришлось. В школе нас учили священник и еще учителя. Изучали Закон Божий, арифметику, грамматику, еще нам давали занятия по ведению домашнего хозяйства. Я как думаю, что и сейчас тоже надо такие занятия, а то нынешняя молодежь ничего не умеет. В религиозные праздники нас водили в церковь, где учили правильно вести себя в Святом Храме, относиться к ближнему и нищим, которые стояли на паперти, также учили правильно давать поклоны.

На селе у нас священники были самые почетные и уважаемые люди».

«Особым святым местом в селе была церковь. Она стояла на пригорке беленькая, как невеста, и люди шли к ней на исповедь и в радость, и в горе. В молитвах они находили утешение от нищенской тяжелой жизни» (К. Н. И-ова, 1921).

Василий Матвеевич Кобелев (1930) вспоминает о церкви как о празднике души, своем детском чуде: «В нашем селе, которое стоит на небольшой возвышенности, в центре стоит белокаменная церковь. Так эта церковь до начала Великой Отечественной войны 1941 года была главным очагом культуры и воспитания всего населения в округе. Церковь была видна со всех сторон за несколько километров. Ее позолоченные купола и колокольни сверкали в солнечных лучах. Вокруг церкви со всех сторон росла сирень шириной 3 метра, а перед сиренью стояла металлическая ограда очень красивой работы. Между церковной стеной и сиренью были захоронения священников с надгробными плитами. Вокруг стен церкви была абсолютная чистота, и это вызывало какое-то особое волнение, когда проходишь по этому месту. У нас — мальчишек 6—10 лет — это оставляло неизгладимое впечатление. В дни службы и религиозных праздников со всех сторон собирался народ на богослужение. Это был разнаряженный народ. Некоторые шли босиком, и только метров за 200 от церкви они обувались. Мужчины были, как правило, в сапогах, в отцовских яловых, смазанных дегтем. Из дальних деревень ехали на лошадях с разукрашенной упряжью. В телегах с родителями было много детей. Весь этот люд стекался вокруг церкви, и все это напоминало большое шествие. Внутри церковь выглядела настоящим музеем. Все было прибрано и ухоженно и блестело россыпью золота. При звуках церковного хора все это захватывало дух. Все стоящие в церкви были захвачены богослужением и неистово молились. Во время служения никто не разговаривал, и поэтому было отчетливо слышно все слова священника. В церкви были люди всех возрастов. После богослужения народ расходился не сразу. Некоторые уходили на кладбище к могилам родственников и знакомых. Кладбище находилось метрах в 400 от села. Многие заходили в лавку, в которой было много всяких товаров. Торговля всевозможными товарами проходила и на улице. Торговали и частные лица. Тут были товары домашнего промысла. Торговля шла бойко и весело. Это были настоящие праздники, к которым готовились все».