Петр Багров - От слов к телу

Мощным орудием натурализации драматических коллизий, переполняющих повседневную жизнь ахматовской героини, является настойчиво прописываемая связь между фактами биографии АА как реального автора и артефактами ее мифа (ее лирического дневника и ее жизнетворческой легенды во всем богатстве мемуарных версий и домыслов). Как ей удается (и чем невероятней, тем вернее!) «держать» эту взаимную закольцованность документа и мифа, образующую стержень ее тропики, — вопрос открытый, но разрешимый, нуждающийся для начала в правильной постановке [143] Этот вопрос о главном секрете ахматовской тайнописи ахматоведение по-авгурски же обычно обходит, но в последнее время, под давлением опытов демифологизации АА, вынуждено к нему обратиться; ср. работу: Черных В. Мифотворчество и мифоборчеетво Анны Ахматовой // Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество: Крымский Ахматовский научный сборник. Вып. 3. Симферополь: Крымский Архив, 2005. С. 3–22, — сочетающую констатацию ряда «автомифодогизаторских» тактик АА с наивным недоумением по поводу их стратегического смысла. .

Согласно принятому мнению, мастерство АА в том, что ее сборники выполнены в виде дневника, описывающего любовные и гражданские ситуации в модусе «как это было», и их сила — в трансляции читателю переживаний лирической героини и трагического накала эпохи. В рамках такого понимания был выработан формат описания, структурно-семантический в своей основе, то есть нацеленный на «солидарную» [144] О проблеме «(не)солидарности» чтения см.: Панова Л. Наука об авангарде: между солидарным и несолидарным чтением // Поэтика и эстетика слова: Сб. научных статей памяти В. П. Григорьева / Сост. З. Ю. Петрова и др. М.: УРСС, 2009. С. 119–133. ретрансляцию ахматовского самообраза. Отслеживается психологическая подоплека многочисленных деталей; констатируется замена поэтических штампов прозаизирующими их сюжетными коллизиями; привлекаются (автобиографические контексты, проливающие свет на реальные прототипы и реальные обстоятельства жизни АА; выявляются случаи скрытого, но сознательно обыгрываемого автором цитирования (Пушкина, поэтов Серебряного века, французских поэтов XIX в., жестов Элеоноры Дузе) — признаки литературности «дневника»; наконец, анализируется художественная структура отдельных текстов и инвариантных черт поэтики АА (лаконизма и точности выражений, техники недосказанности, приема резкого переключения на посторонние детали и мн. др.) [145] Систематическое описание семантической составляющей поэзии АА в свете центральных инвариантов «судьба», «душа», «дож и счастье» и «победа над судьбой», см. в: Щеглов Ю. Поэтика обезболивания (стихотворение Ахматовой «Сердце бьется ровно, мерно…») // Жолковский А. К., Щеглов Ю. К. Мир автора и структура текста. Статьи о русской литературе. Эрмитаж, 1986. С. 175–203; Щеглов Ю. Черты поэтического мира Ахматовой // Жолковский А. К., Щеглов Ю. К. Работы по поэтике выразительности. М.: Прогресс-Универс, 1996. С. 261–289. . Но мастерство АА не ограничивается семантикой, а смело, чтобы не сказать революционно, оперирует и прагматикой, каковая, подобно семантике, может быть не только «громкой», обнаженной, открыто агрессивной, как у Маяковского, но и «тихой», потаенной, пассивно-агрессивной и потому еще более действенной, как у АА [146] Противопоставление Ахматовой и Маяковского, заданное в: Чуковский К. Ахматова и Маяковский // Анна Ахматова: pro et contra. СПб.: РХГА, 2001 [1921]. Т. 1. С. 208–235, — представляется поверхностным ввиду обилия глубинных сходств, начиная с общей прагматической установки и включая существенный компонент «громкости» у «тихой» АА, не прошедший мимо внимания Блока (см. прим. 8 /В файле — примечание № 141 — прим. верст. /). , культ которой затмил ныне славу многих ее великих современников, не исключая Блока.

Рискуя повториться, набросаем общую схему нашего подхода, намеченного в ряде работ, посвященных преимущественно, но не исключительно, «жизненной» составляющей ахматовского жизнетворчества [147] См.: Жолковский А. К технологии власти в творчестве и жизнетворчестве Ахматовой // Lebenskunst — Kunstleben. Жизнетворчество в русской культуре XVII–XX веков / Ed. Schamma Schahadat. Munich: Otto Sagner, 1998. C. 193–210; Жолковский А. Анна Ахматова — пятьдесят лет спустя // Жолковский А. Избранные статьи о русской поэзии. М.: РГГУ, 2005 [1996]. С. 139–174; Жолковский А. Структура и цитация (К интертекстуальной технике Ахматовой) // Жолковский А. Избранные статьи о русской поэзии. 2005 [1992]. С. 271–279; Жолковский А. «Просыпаться на рассвете…» Анны Ахматовой. Поэтика освежения // Жолковский А. Новая и новейшая русская поэзия. М.: РГГУ, 2009 [2006]. С. 56–71; Жолковский А. «Мне ни к чему одические рати…» К тайнам ремесла Анны Ахматовой // Жолковский А. Новая и новейшая русская поэзия, 2009 [1998]. С. 72–82; Panova L. Akhmatova’s «Cleopatra»: A Study in Self-Portraiture // Russian Literature. 2009. Vol. LXV. № IV. P. 507–538. . Мы исходим из представления, что у «поэтов с позой» (Блока, Маяковского, Северянина, АА) жизнь и творчество образуют симбиотическое целое, воплощающее единый взгляд на мир, направляемое едиными стратегиями и выигрывающее от постоянной взаимной подпитки двух своих составляющих в соответствии с известной формулой Жизнь и Поэзия — одно, причем не только поэзия насыщается жизнью, но и жизнь организуется как поэзия. Осознание этого глубинного единства является необходимой предпосылкой для анализа конкретных жизненных и поэтических произведений поэта, в частности системы его жестов — дискурсивных, словесных и физических, в том числе карпалистических [148] Жизнетворчество АА богато жестами всех типов, свои стихи она любила называть песнями, так что ее oeuvre в целом образует своего рода chanson de geste; фр. geste, f. , может значить как «подвиг», так и «эпическая поэма, жеста». .

Определяющей для мира АА мы полагаем традиционно «женскую» манипулятивно-нарциссическую [149] Надо ли подчеркивать, что эти и другие подобные понятия употребляются нами не в оценочном смысле (дух поэта дышит, где и как хочет, — какая есть, желаю вам другую), а в сугубо диагностическом? стратегию «сила через слабость» [150] Солидарное ахматоведение, даже признавая АА мастером прагматики в жизни, склонно настаивать на том, что ее поэзия устроена принципиально иначе — по чисто семантическим, а не прагматическим принципам. Теоретически такое возможно, однако опыты анализа ее поэтических текстов ( Жолковский А. К технологии власти в творчестве и жизнетворчестве Ахматовой; Жолковский А. Между могилой и памятником: Заметки о финале ахматовского «Реквиема» (1940) [в печати]; Panova L. Akhmatova’s «Cleopatra») убеждают, что и они пронизаны теми же властными стратегиями. . В этой связи плодотворным может быть сопоставление АА с Северяниным, строившим свое эгофутуристическое жизнетворчество тоже во многом «по-женски» — на «влюблении публики в себя». Но если он предпринимал «повсесердное самоутверждение» с «по-мужски» открытым забралом, то АА последовательно полагалась на «женские хитрости», исчерпывающе сформулированные моцартовской Деспиной в «Так поступают все женщины» [151] Una donna a quindici anni / Dèe saper ogni gran moda, / Dove il diavolo ha la coda, / Cosa è bene e mal cos ’ è; // Dèe saper le maliziette/ Che innamorano gli amanti: / Finger riso, finger pianti, / Inventor i bei perché; // Deè in un momento / Dar retta a cento; / Colle pupille / Parlar con mille; / Dar speme a tutti, / Sien belli о brutti; / Saper nascondersi / Senza confondersi; / Senza arrossire / Saper mentire; / E, qual regina / Dall’alto soglio, / Col «posso e voglio» / Farsi ubbidir (II, 1). Стереотип «женских» коммуникативных стратегий описан в литературе вопроса; для них характерно переключение на прагматику, на посторонние темы, «слабый» стиль, преобладание фатики, психологическая подвижность (см., в частности: Крейдлин Г. Мужчины и женщины в невербальной коммуникации. С. 46–47). .