Сергей Капков - Эти разные, разные лица (30 историй жизни известных и неизвестных актеров)

– Но в Москве жил ваш старший брат...

– Да, он жил на Арбате в доме 51. А во 2-м Кадашевском переулке жила тетя, певица. Но я к ним боялась идти – они могли отправить меня домой. А чтобы получить прописку, надо было найти работу. Но где?

Хорошо, что был НЭП и найти какой-либо заработок было несложно. Устроилась я в какую-то еврейскую конторку, печатала на машинке всевозможные тексты, не вникая в смысл. Ночевала на Ярославском вокзале. Вскоре это учреждение прикрыли, и я опять осталась без денег и работы.

Бреду по Кузнецкому мосту, грязная и голодная. Подходят две девушки, спрашивают, почему я такая грустная. Я поведала им о своем горе, и они пригласили меня к себе. Я попала в трехэтажный дом с меблированными комнатами. Девушки жили на третьем этаже. Они накормили меня, переодели и разрешили приходить сюда каждый день с двенадцати дня до пяти вечера – позже оставаться было категорически запрещено. Однажды я не успела вовремя уйти, и в комнату ввалились три мужика с фотоаппаратом. Увидев меня, обрадовались. Но девушки, несмотря на протесты гостей, чуть ли не спустили меня с лестницы, сказав, что будут сниматься обнаженными «в неприличных позах». Да-а-а... Спасли от проституции.

– Но жить-то вам по-прежнему было негде?

– Негде. Поэтому однажды старшая проститутка сказала: «Капочка, что ты мучаешься? Иди к всесоюзному старосте Калинину. Глядишь – поможет». Я так и сделала. Сейчас все ругают то правительство... Не знаю, может, и Калинин паршивый был, но для меня он остался добрым человеком, который буквально спас меня.

Михаил Иванович принимал в здании президиума напротив Троицких ворот Кремля, на первом этаже. Милиционеры тогда там не дежурили, и я спокойно вошла вовнутрь. За столом сидел молодой человек, который сообщил мне, что Калинин на сегодня прием закончил. Я – в рев. И вдруг открылась дверь кабинета, и появился дядечка с бородкой: «Что за детский плач?» – «Да вот, Михал Иваныч, девочка пришла. Вас спрашивает». Калинин провел меня в свой кабинет, вытер тряпочкой слезы и дал зеленое, кислющее яблоко: «Ты пока скушай яблочко, а я еще немного попишу».

Закончив свои дела, он начал меня обо всем расспрашивать. Но прежде, чем поведать ему о своих злоключениях, я сказала: «Михал Иваныч, дайте честное слово, что не выдадите меня родным». Он пообещал, и я рассказала ему все, добавив, что если все-таки меня пошлют обратно, я покончу собой и, как истинная волжанка, брошусь в Волгу. «Мне не жить без театра!» – закончила я. Тогда Михаил Иванович написал большое письмо тете Оле с просьбой приютить меня и прописать. А потом дал еще одну бумажку – об устройстве на работу, распределять какую-то литературу. На прощание он вызвал молодого человека, секретаря, и наказал ему проводить меня до дома, а то уже темно и страшно.

– Забавная история. Помогло письмо?

– Не совсем. На дворе стоял уже сентябрь. В техникуме уже давно шли занятия. Так что я опоздала. Но я была настроена решительно – поступить или умереть. У входа встретила смешно одетого парнишку. Оказывается, он приехал из Сибири и тоже настроен весьма агрессивно. Звали его Коля Дорохин. Мы объединили усилия и стали «бомбить» педагогов, чтобы нас хотя бы прослушали. Даже ночевали на ступеньках. И наша взяла. В итоге мы обрушились на комиссию всем своим темпераментом и нас приняли сразу на второй курс.

Цель была достигнута!

Мне разрешили жить в аудитории нашего курса. Утром я подрабатывала уборщицей, мыла кабинеты, лестницу и даже туалет. Спустя какое-то время наш директор Фортунатов устроил меня на курсы стенографии и машинописи, я стала много зарабатывать и даже могла помогать некоторым студентам. А учились со мной замечательные ребята – Мордвинов, Абрикосов, Пажитнов.

– Весело жили тогда студенты?

– Ну что вы – очень! Мы были вечно голодны, но даже это не мешало нам веселиться. Однажды, перейдя на четвертый курс, мы всей гурьбой поехали отдыхать в Сухуми. Там мы устраивали концерты и спектакли, а на заработанные деньги кутили по ночам.

Кстати, там же я встретилась со своим братом Виктором, от которого скрывалась в Москве. Он случайно увидел на афише «Капитолина Лебедева» и понял, что обнаружил пропавшую сестренку. Виктор пригласил меня в кафе, заказал много всяких яств, но я не смогла ничего проглотить. Голодные студенты подавали мне знаки, чтобы я взяла все с собой, но я отказалась даже от денег, которыми хотел снабдить меня брат (что для него было совсем несвойственно). Потом я, конечно, приняла страшный поток брани от своих друзей.

Там же со мной произошел еще один случай. Меня и мою подругу Павлихину похитили горцы. Мне было очень занятно, тем более что «мой» горец был очень красив. А Павлихина кричала как резаная, и ее услышал проезжавший мимо на машине кинорежиссер Роом. Он заставил похитителей отпустить нас, зато все оставшееся время «мой» горец неотступно следовал за мной. И когда мы садились в шлюпку, чтобы переплыть на пароход, я увидела его на молу. И, поверьте, я плакала и даже жалела, что не осталась с ним.

– Вон, оказывается, сколько у вас ухажеров было! А говорите, что «две косички – и ничего особенного»...

– Что вы, что вы! Я даже отказалась идти в Театр оперетты, куда меня пригласили по окончании техникума. Говорили, что у меня прелестный по тембру голосок. Моя подруга Ольга Власова приняла это приглашение, а я считала себя актрисой драматической. Но, самое главное, я была уверена, что актриса оперетты должна иметь и фигурку, и все остальное – в идеале. А мне жутко не нравились мои руки, они казались мне довольно крупными. Глупая была.

– Но вы в то время не задумывались о своем амплуа? Не чувствовали тяги к какому-нибудь жанру, направлению?

– Вообще, я считалась очень темпераментной. Если захочу, публику могла довести до слез. Захочу – будут смеяться. Вот такой я была. Помню, читала пушкинскую Татьяну: «Я вам пишу. Чего же боле?» – так дамы в зале буквально рыдали. Один знаменитый пушкиновед меня за это сильно ругал, а мне нравилось так читать.

На четвертом курсе нас с Колей Дорохиным и еще двух студентов, как самых способных, включили в программу концерта в Большом театре. Тогда проходил слет творческой молодежи. Я подготовила комедийные монологи и стихи. Помню, на сцене не было никаких декораций, зато ярко светили софиты. А я была очень близорукой и не носила очков. Так вот, вышла я на сцену, почему-то из самой дальней кулисы, иду-иду, ничего не вижу. Сцена большая, конца-края не видно. Очевидно, выглядела я так растерянно-смешно, что публика решила, что я в образе, и стала аплодировать. Пока я дошла до самого края сцены и чуть не свалилась в оркестровую яму, успех мне был уже обеспечен. За исполнение номеров можно было уже и не беспокоиться, как говорили мне потом друзья.