Л Чарская - Грозная дружина

- Вот, видите, не нашли, - обрадовался добряк Строганов, - небось, чужой, неведомый Алызге, забежал сюда к нам кочевник... Неповинна бабенка, как есть, ни в чем. А таперича айда, домой, ребятушки, надо крестницу успокоить. Сам Господь Татьяну Григорьевну от беды уберег. Пойдем и ты, Алызга. Вижу, зря распалился на тебя.

И Семен Аникиевич ласково погладил по голове дикарку.

Весь маленький отряд двинулся в острог.

9. В СВЕТЛИЦЕ. - СТРАХИ. - СОБЫТИЕ ЗА СОБЫТИЕМ

Быстро оправилась от своего испуга Танюша. Уже к вечеру отошла настолько, что, несмотря на все доводы няни Анфисы Егоровны, вынянчившей свою "золотую кралечку", велела позвать сенных девушек на игры и затеи девичьи в свою светлицу.

- Полежать бы тебе малость в постельке, пташечка! Небось, напужалась-то. Еле от водицы святой отошла. А то игры да песни растревожат тебя и, не приведи, Господи, занедужишься снова, - уговаривала старая нянька свою любимицу.

Но любимица и слышать не хотела о лежанье и отдыхе.

- Не недужная я какая, штобы зря пролеживать перины, няня, - говорила бойкая, веселая девочка. - Скушно мне так-то... Ишь невидаль: спаслась от кочевниковой стрелы... Так ведь спаслась же, не попала в меня стрела та...

- Еще что скажешь! Не попала! Храни, Господи! - так и залилась нянька со страха.

- Ну, вот видишь. Стало быть все и ладно. А коли ладно, зови сенных девушек: Агашу, Марью да Аннушку, да изготовь нам гостинчика, нянечка, пряников инбирных да паточных, бруснички моченой, орешков да репки в меду, да клюквы... Ладно, нянечка, побалуешь нас?

И прыткая, живая, веселая девочка ласковой кошечкой прильнула к груди старухи.

- Ладно уж, ладно, побалую тебя, озорница. И сластей вам изготовлю да сотового медку, инбирного. Будешь довольна, ласточка, - размягченная поцелуями своей любимицы отвечала старуха.

- И Алызгу велишь покликать, нянечка?

- Ну, уж нет! Алызгу не пущу к тебе. Она, негодница, господское дите не уберегла давеча в роще, допустила разбойника стрелять в тебя. Видеть ее, мерзкую, не могу, "бесерменку" [басурманку] эту! - неожиданно захорохорилась Анфиса Егоровна.

- Да ведь она не виновата, нянечка. Разбойник так подкрался, что и не заметила она.

- Ладно уж, не защищай свою любимицу. С той поры как поселилась у нас эта нечисть, прости, Господи, "бесерменская", ты опричь нее и видеть, и знать никого не хочешь... Верно околдовала тебя полонянка эта. Тьфу!

И старуха Егоровна энергично сплюнула при одном упоминании о треклятой "бесерменке", которую не выносила с первых же дней ее поселения в Строгановском городке. Отчасти набожную няньку Анфису отталкивала Алызга, как верная своим богам язычница, отчасти - ревнивая старуха завидовала той дружбе и любви, которую питала к "бесерменке" ее ненаглядная Танечка. И ответное отношение, самая холодность Алызги к Тане раздражала Егоровну.

- Ишь кочевряжется кочевое отродье... Ей бы ножки целовать у нашего андела, а она, идолша поганая, волк-волком только и глядит! - не раз говаривала о своем враге-остячке Анфиса.

Но на этот раз хорошенькой Тане удалось таки уговорить няньку, и вскоре веселая толпа девушек и коренастая, сильная, хоть и маленькая, фигурка Алызги появились у ней в светличке.

Молодежь разместилась по лавкам, грызя орехи и подсолнухи, да жуя сладкие пряники и лепешки. Говорили все разом, говорили все об одном утреннем происшествии, о разбойнике, осмелившемся стрелять в молоденькую хозяйку. Одна Алызга молчала. Она сидела, угрюмо уткнувшись, по своему обыкновению, в стену, и глаза ее безучастным, тусклым взором смотрели прямо перед собой. Наговорившись вдоволь, девушки затянули песню. Миловидная черноволосая Агаша, главная запевала Строгановских хором, лихо подбоченилась, руки в бока, и первая затянула своим звонким голоском:

Летала, летала птичка-невеличка,

Ростом-то с пальчик, перышки красны,

По саду порхала, по кустам, дорожкам;

Песенку пела птичка-невеличка,

Услыхала птичку из своей светлички

Девица, молода девица, пригожа,

Роду большого, именитого роду,

Звать-то Татьяной, светом Григорьевной.

Выглянула из окна...

- Стой, никак песню-то сама сладила, Агаша? - с хохотом бросаясь к ней и целуя веселую девушку кричала Таня.

- А то нешто не сама? - лихо тряхнула своей черненькой головкой ее бойкая сверстница и, помолчав немного, подхватила снова: - На радостях и поется-то, и пляшется, боярышня, что вызволил тебя Господь из беды! Хорошо нешто сладила песенку, девицы? - весело обратилась она к окружающему ее сонму подруг.

- Што и говорить, ты у нас мастерица! - откликнулась сероглаза Домаша, с благоговением глядя на хорошенькую запевалу.

- Небось, другой такой, весь свет исходи, не найдешь, - вторила ей Аннушка, тихая, ласковая девушка с длинной косой.

- Такая затейница, што и сказать нельзя! Небось, саму Алызгу развеселишь, - засмеялась хохотушка Машенька, лукаво скосив глаза на притаившуюся в своем уголке Алызгу.

Та при упоминании своего имени медленно подняла голову.

- Што надо? - нехотя спросила она на ломаном русском языке.

- А то надо, што больно ты угрюма, бесерменская княжна. Ходишь ровно идол мохнатый в своей оленине. Пугало ни дать, ни взять. То ли бы дело, бабочка, в летник тебя да убрус нарядить. Поди, подойдет тебе летник-то куды гораздо более, нежели пугальная твоя одежа! - со смехом, хватая за руки Алызгу и вытаскивая ее на середину комнаты, кричала Агаша.

- И то бы, обрядить ее... То-то смеху будет! - подхватила Машенька.

- Не надо, не троньте ее, - вступилась Таня, - пущай сама обрядится. Хошь, подарю тебе свой летник из червчатого атласа да убрус покойной матушки, Алызга? - предложила она ласково дикарке.

- Не надо Алызге, ничего не надо! - сурово отвечала та.

- Нет, ты обрядись! Чего кочевряжишься? - появляясь на пороге, произнесла сердито няня Анфиса Егоровна. - А вы вот што, девушки, больно ей воли-то не давайте! Руки ей скрутите, да и обрядите бесерменку. Что с ней долго канителиться. Потешьте золотую нашу хозяюшку, - с недобрым взглядом в сторону Алызги заключила она.

- Нет, нянечка, не надо, - взмолилась Таня, - коли не хочет Алызга, зачем же силком?

- Дура она, што не хочет! - окончательно вышла из себя нянька. Небось, хочет, только сказать боится. Кому не охота летник червчатый да кику нарядную надеть? Ладно уж, раскошелюсь на радостях. Ты, гляди-ка, выросла из алого летника-то, кралечка, а ей, карлице-малявке, как есть в пору буде. Да мою кику дам, што в молодости по праздникам надевала, высказала свою мысль Егоровна.

- Да ведь старое все это, нянечка. Я бы свой червчатый летник да матушкин убрус ей подарила, - нерешительно произнесла Танюшка.

- Да никак ты ты рехнулась, дитятко! Этакой-то дряни, прости, Господи, да шелка носить, да покойницы-хозяюшки кику еще давать! Што ты! Што ты! Окстись, Танюшка, - так и замахала обеими руками нянька. - А нутка-сь, Агаша, - обратилась она тут же к востроглазой чернушке-певунье, - добеги до моей клетушки да вынь из укладки [сундук] кику мою... Там же, в ларе, и старые летники найдешь боярышнины, вот тебе и ключик. Отомкнешь замок...