Л Чарская - Грозная дружина

- Ты мне перво-наперво от нас мурзу Бегбелия отвадь... Он со своими вогуличами да остяками покоя не дает моим поселкам... А опосля на татарские улусы [деревни] не худо бы пойти, новым ясаком обложить нечисть! - говорит раскрасневшийся от усердного потчевания гостей Семен Аникиевич.

- Ладно, хозяин, и улусы к ясаку приведем, да и самого Бегбелия на аркане тебе притащим... Небось, хитрости тут нет никакой. Видал, небось, как от нас югра лататы задавала... И с Бегбелкой ихним тож справимся! засмеялся Ермак.

- И то, правда твоя, Василь Тимофеич, - согласился Строганов. Молодцы вы, што и говорить. По гроб жизни буду тебя благодарить с твоей ратью... Небось, и на самого Кучумку не побоятся пойти они...

- И на Кучумку пойдут, дай срок, пущай тольки покажется к нам сюда хан Казацкий (кайсацкий), царевич Махмет-Кул, што ли, - мы его разуважим. Верно ль говорю я? - блеснув взорами произнес Ермак.

- Верно! Верно! Правда твоя, атаман-батька! - отозвались голоса сидевших за столом есаулов.

- Верно! - помимо воли вырвалось звонким тенором и из груди Алеши.

Этот звонкий детский голос заставил обернуться Ермака в сторону мальчика.

Быстрым ястребиным взором окинул атаман Алешу.

В своем голубом, шитом золотом кафтане, подарке Мещеряка, юный князек был чудо хорош собой. Его синие глаза так и искрились, восхищенным взором впиваясь в лицо атамана. Острый взгляд последнего в свою очередь так и вонзился в него. Казалось, этот взгляд проник в самую душу Алеши. А он, словно зачарованный, не сводил глаз с Ермака.

Пытливые глаза казачьего батьки-атамана вдруг неожиданно смягчились, засияли лаской.

- Подрастает соколенок... Крылья никак чует... Слышь, Мещеря, отдай мне парнишку твоего... Я его лихим казаком сделаю. Хошь ко мне, князенька, а? - ласково кинул Алеше Ермак.

Что-то, словно птица, затрепетало в груди мальчика. Какая-то жгучая радость после стольких печалей и мук вошла ему в сердце. Еще неудержимее потянуло его к этому мощному человеку, распоряжавшемуся столькими жизнями людей.

- Хочу! - хотелось без удержу крикнуть в голос Алеше. Он уже открыл было рот и... неожиданно встретил на себе затуманенные очи Мещеряка.

- А как же я, князенька? Аль меня кинешь? - тихо шепнули губы Матвея.

- Не кину! В жизнь не кину тебя! Ты мне ровно братец любимый! - тихо, но горячо и пылко вырвалось из груди мальчика. - А только... только вот што, Матюша, - зашептал он, тут же ближе придвигаясь к своему другу. Что, ежели попросить нам атамана к себе обоих нас взять? - весь вспыхнув, как маков цвет, заключил княжич Алеша.

- Ладно, князек! Возьму к себе обоих! Оба у меня вроде как бы оружничьими будете... Согласны? Што ль? - ласково обдавая своим искрометным взором Мещеряка и Алешу, спросил Ермак.

- Согласны! Вестимо, согласны! - отвечал за обоих Матвей, в то время, как юный князек только сверкнул радостно заблестевшими глазенками.

- Слушай, паря, - уже серьезно проговорил Ермак, снова обратившись к Алеше, - тебе на пиру с нами молодцами бражничать как быдто не пристало. Млад ты годами для того, и от медов сыченых, не токмо што от фряжских вин, голова у тебя кругом пойдет. Видал я в оконце, как на лужайке девки красные молодую хозяйку веселят. Може дозволит тебе Семен Аникич в горелки с ими побегать да хороводы поводить? А? Дозволишь што ль, хозяин-светушка? - обратившись к Строганову, попросил Ермак.

- Пущай идет. Ему, дитяти, куды веселее побегать, нежели с нами в душной горнице пировать, - ласково произнес тот, погладив кудрявую голову Алеши. - Ступай, паренек!.. Очи, што звезды! Взор чистый, правдивый... Дорого бы я дал, штоб рану его сердешную залечить... Дорого бы дал, штобы не случилось того, отчего осиротел в конец мальчонок этот, - задумчиво произнес Ермак, глядя в след Алеше, пока статная, красивая фигурка мальчика не скрылась за дверью. - Не терплю я боярского отродья, ни высоких бар, а этот князек-сиротинка, помимо воли, так в душу и лезет со своим ясным лицом пригожим да с очами синими, смелыми, - добавил он тихо и тотчас же, обратившись ко всем пирующим, весело крикнул: - А ну-ка, ребятушки, споем молодецкую! Потешим хозяев тароватых за угощение обильное! Нашу любимую споем, молодцы. Мещеря у нас запевалой по обычности будет... Зачинай соловьем, друже, а мы подхватим тебе.

Услышав последние слова атамана выпрямился Матвей, тряхнул кудрями, молодецки расправил грудь и, обведя круг пирующих загоревшимся взором, начал низким и сильным баритоном всем пирующим хорошо знакомую песню:

Атаман говорил донским казакам,

По имени Ермак Тимофеевич:

А вы, гой еси, братцы, атаманы казачие

Не корыстна у нас шутка зашучена

И как нам за то будет ответствовать?

В Астрахани - жить нельзя,

На Волге жить - ворами слыть,

На Яик идти - переход велик,

В Казань идти - Грозен царь стоит,

Грозный царь, государь Иван Васильевич;

В Москву идти - перехватанным быть,

По разным городам разосланным,

По темным тюрьмам рассаженным,

Пойдемте мы в жилья к Строгановым,

К тому Семену свету Аникиевичу...

Хорошо запевал Мещеря, хорошо пели казаки, подхватившие из соседних горниц знакомый припев.

В такт песни звенели серебряные чарки и кубки, наполненные искрометным вином.

Строгановы, дядя и племянники, низко кланялись, благодаря за песню. Пир с каждой минутой делался все шумней и шумней...

- Ишь, распелись!.. Гляди, до утра протянется пирное столованье! Я уж дважды туда сбегала. Из оконца хорошо видать-то и всех разбойников, и атамана ихнего... - так говорила веселая Агаша, попрыгунья и затейница, рассказывая сгруппировавшимся вокруг качелей девушкам как хорошо разглядела она пировавшую вольницу.

- А у самого-то, у атамана, значит, - захлебываясь и воодушевляясь говорила шалунья, - глаза, што твои уголья, так пламя и мечут, так и мечут...

- Ой, страшно, девоньки! Небось, не единожды руку в человеческой крови омыл! - трусливо сжимаясь прошептала Домаша.

- Тссс! Нишкни, глупая! - прикрикнула на нее Танюша, - нешто можно о том говорить! Коли услышит дядя - беда! Гляди-тка, с честью какою крестненький его принимает!.. Ровно боярина-князя, ни дать, ни взять царского посла.

- А все ж крови на ем много! - заметила Машенька, и глаза ее пугливо покосились в сторону хором, откуда неслись песни и крики.

- Крови? А на ком ее нет? - запальчиво подхватила Таня. - Вона на Москве, бают, рекой льется она... И не от руки разбойничьей, а от царевой, прости, Господи, руки. Бают люди, все боле да боле невинной там крови льется! А он, атаман этот, зря не зарезал еще никого... Бают люди, на богачей, бояр да воевод налетят они, бывало, всей ватагой и откупа спросят: коли откупятся данью, значит проезжай дале, а нет, - не погневись. Мне дядя сказывал! - оживленно заключила свою речь девушка.